И, недолго думая, ковбой двинул своим кулачищем в глаз Маккриди.
— Сейчас же прекратите! — воскликнула Верена и, с усилием поднявшись на ноги, попыталась ухватиться за огромную лапу верзилы. — Вы все не так поняли! Он тут ни при чем!
Тот стряхнул ее с руки, словно какую-нибудь назойливую букашку, и ударил Маккриди еще раз.
— Я не буду его сильно калечить, — заверил ее ковбой хриплым голосом. — Проучу малость, и все.
Мгновенно проснувшийся Маккриди нанес возвышавшемуся над ним детине резкий удар головой в живот. Тот охнул от неожиданности, пошатнулся и, стараясь сохранить равновесие, отступил назад, опрокинув тумбочку и разбив керосиновую лампу — слава богу, она не горела. Его полупьяные спутники тотчас же ринулись в бой. Завязалась отчаянная потасовка. В полутемной комнате катались по полу сцепившиеся тела, все без разбору тузили друг друга и чертыхались. Бедная миссис Гуд, слыша, как кругом с треском рушатся остатки ее мебели, бросилась к двери и, став на пороге, принялась громко звать на помощь мужа.
Чувствуя себя крайне униженной и понимая, что проскользнуть мимо жены шерифа ей все равно не удастся, Верена беспомощно опустилась на пол и, охватив голову руками, застыла в позе отчаяния. Как она утром сможет смотреть в глаза людям, с ужасом подумала она, и прежде всего в глаза Мэтью Маккриди?
— Сильно болит? — спросила она, нарушив молчание, казавшееся бесконечным.
Вместо ответа он сдвинул со лба шляпу и бросил на Верену свирепый взгляд через узкую щелочку, в которую превратился его опухший левый глаз.
Она вздохнула и повернула голову к окну. Где-то с двадцать минут назад они отъехали от Орлиного Озера. Число пассажиров заметно убавилось, а те, что остались, в большинстве своем отсыпались после обильных возлияний в доме шерифа. Несколько человек в передней части вагона во весь голос горланили песни, делая беседу почти невозможной.
Впрочем, это не имело большого значения. Все равно Мэтью Маккриди сидел с каменным лицом и молчал. Поведя уставшими плечами, опиравшимися на жесткую спинку сиденья, она перевела взгляд на свои руки. Кольцо на пальце, выдаваемое ею за обручальное, казалось ей после всего случившегося не более чем нелепостью, и все же, пока они не доберутся до Колумбуса, она вряд ли отважится его снять.
Она украдкой бросила на Маккриди еще один взгляд, и ее уже в который раз охватило острое чувство вины за то, что из-за нее его избили. Глаз у него побагровел и затек до такой степени, что было страшно смотреть, а на нижней челюсти, в том месте, куда нанесли сильный удар, красовался почти черный синяк. Маккриди то ли было трудно говорить, то ли он не мог простить ей случившегося, но он явно не был расположен к беседе.
В конце концов она не выдержала и снова к нему обратилась, стараясь говорить потише:
— Еще раз хочу вам сказать, насколько я сожалею, что так получилось. Но в этом не только моя вина. Ведь это вы предложили отдать мне половину кровати, разве не так? И вы точно так же, как я, не ожидали, что она распадется, ведь правда?
По-прежнему никакого ответа.
— Ну скажите хоть что-нибудь!
— Ладно, скажу, — откликнулся он, чувствуя, как больно ему двигать челюстью. — Может быть, я, на ваш взгляд, и опасный человек, но вы — просто сущее бедствие.
— Если бы вы не стали сопротивляться…
Бровь над опухшим глазом привычно приподнялась, заставив его поморщиться от боли.
— Я имею в виду, — продолжала она, — что, если бы вы не пытались драться сразу со всеми, я, быть может, смогла бы им объяснить…
Еще не закончив фразы, она почувствовала, как ее лицо заливает краска стыда за то, каким образом все они истолковали случившееся, и никакие объяснения тут бы не помогли.
Сначала была эта ужасная драка. Затем, когда шериф положил ей конец и дравшихся с Маккриди удальцов выставили во двор, чтобы остудить их пыл, дело приняло еще худший оборот. В комнату прислали двух юных нефов и молоденькую прислугу, чтобы скрепить досками разбитую раму, и, пока они вбивали гвозди, все трое не переставая выразительно закатывали глаза и хихикали. Доживи она хоть до ста лет, ей все равно не забыть, с каким дерзким видом стояла подбоченясь эта девчонка и нахально выговаривала им с Маккриди:
— И не стыдно вам заниматься этим, когда рядом столько народу и слыхать малейший шорох?
А затем снова появилась миссис Гуд, чтобы обозреть причиненный комнате ущерб. Она молча протянула Верене чайник воды и баночку с мазью и вышла, но не могло быть сомнений, что она осталась не в восторге от увиденного. Чтобы хоть как-то умиротворить ее, Маккриди дал ей за разбитую мебель сорок долларов.
Но труднее всего было вынести утренний завтрак. К тому времени все, кто не присутствовал на месте события, уже знали о случившемся. До Верены то и дело доносились произносимые шепотом замечания и суждения, самым безобидным из которых было: «Видать, молодожены». И на протяжении всего завтрака она ловила на себе взгляды украдкой и слышала сдавленные смешки. Маккриди и тогда помалкивал, но она прекрасно понимала, что все эти ехидные высказывания не проходят мимо его ушей.