Опасная книга. Феномен нацистской пропаганды

Однако любимым детищем фюрера стал музей на его родине — в Линце. Для его постоянного наполнения Гитлер законодательно установил «преимущественное право фюрера» на покупку картин. Ни одно полотно, представлявшее большую историческую и художественную ценность, нельзя было продавать или покупать без согласования с рейхс­канцлером.

Одной из картин, на которую он распространил данную директиву, стал знаменитый «Художник в его студии» Вермера Дельфтского. Картину предназначили для Линцской галереи, а средства на покупку полотна выделила почтовая служба рейха. Деньги получили от продажи особого выпуска «гитлеровских почтовых марок» с портретом фюрера, принесшего многомиллионную прибыль. Вождь получал роялти за право использовать свое изображение. «Я сам однажды присутствовал при том, как Онезорге, министр почты, передал Гитлеру чек на 50 миллионов марок, полученных из этого источника» (70).

А из тех средств, которые он получил от продажи «Майн Кампф», Гитлер, среди прочего, приобрел «Леду с лебедем» Леонардо да Винчи, «Автопортрет» Рембрандта, «Медового вора» Кранаха-старшего, «Танцующих детей» Ватто и работу Адольфа Менцеля под названием «Строительство в Силезии». Знаменитая статуя Мирона «Дискобол» была приобретена у итальянского княжеского дома при посредничестве Муссолини и также предназначалась для Музея фюрера.

«Однажды я спросил, почему он относится к Линцу с таким предпочтением. “Возможно, на меня повлияли воспоминания о том времени, которое я провел там молодым человеком, — ответил он, — но главная причина в том, что я считаю, что у величайших столиц мира не должно быть монополии на сокровища искусства”» (71). Полагаю, многие искусствоведы мира разделяют его убеждение.

Всего Гитлер успел насобирать для своего музея 4731 экспонат (картины, гобелены, предметы мебели, фарфор). И в течение двух лет — 

с 1942-го по 1944 год — часть собрания таки успели выставить в музее Линца. Сегодня данная уникальная коллекция каталогизирована и ее можно найти в Интернете.

Не отставали от фюрера и другие высокопоставленные коллекционеры — Геринг, Риббентроп, Геббельс. «Мы уже собрали удивительную коллекцию. Постепенно министерство (пропаганды. — К. К.) превратится в художественную галерею. Так оно и должно быть, к тому же ведь здесь управляют искусством» (72). Однако художественные пристрастия нацистских бонз не являются предметом исследования данной книги.

Мне кажется, что больший интерес у современного зрителя вызвали бы иные музеи нацистского режима, которые активно использовали для пропагандистской работы среди масс. Например, Антикоминтерновский музей, где обычно демонстрировали экспонаты, иллюстрирующие ужасы большевизма, и который тихо прикрыли после заключения пакта Молотова—Риббентропа.

Или масонский музей, о котором сохранились интересные, хотя и отрывочные сведения: «Здесь были скелеты, подвешенные к потолку, они приводились в движение специальными механизмами, создавалось впечатление, что они прямо хватают за руку посетителя» (73). Масон­ство считалось весьма важным, хотя и не столь афишируемым противником национал-социализма, а значит, просветительская работа среди сограждан являлась необходимой. «Меня привели в настоящий масонский храм, где объяснили масонский ритуал и прочли лекцию о мнимой опасности этого движения. В храме был гроб с масонскими знаками, множество черепов, фартуки и регалии — не слишком-то приятное зрелище. Все это вместе с достаточно умело оформленными стендами о деятельности масонов производит известное впечатление. До того, как разразилась война, в департаменте ежедневно проводились экскурсии. Здесь побывали тысячи лидеров партии, гитлерюгенда, офицеров армии и гражданских служащих. Офицерские курсы в Берлине обычно заканчиваются визитом в масонский музей» (74). Интересно, а кому сегодня помешала бы такая экспозиция?