Опасная командировка

Самому Лимону милицейские показатели, конечно, и даром не нужны были. Для него главное было отомстить водителю «шестерки» за пережитое сегодня унижение. Хорошо еще, что никто из братвы не видел, как он сдрейфил перед этим «бомбилой», оказавшимся таким крутым, что Лимон чуть в штаны не наложил, когда понял, на кого он наехал. Лимон сам умел нагонять страх на других, потому и был в авторитете у таких же бандитов, как он сам. Но сегодня он нарвался на бывшего вояку-афганца, который мог убить его одним пальцем, вздумай Лимон перед ним быковать. И, каким бы пьяным ни был Лимон, он каждой своей клеткой сразу ощутил исходящую от этого «афганца» опасность и безропотно отдал бы ему все триста долларов, которые затребовал вояка за ремонт своего ржавого корыта. Но этим вечером он кучу денег потратил на девок, с которыми парился накануне в бане, и смог наскрести у себя одну лишь сотню долларов. Остальные двести он пообещал отдать «афганцу» завтра, как только протрезвеет.

Майор Секачев всей подноготной этой истории о «вымогательстве» не знал, да оно ему и не надо было. Его больше волновало, как половчее завтра утром отчитаться перед собственным начальством, а там хоть не рассветай.

На следующий день ровно в восемь утра руководители всех служб с мрачными лицами стояли под кабинетом начальника райотдела полковника милиции Семена Лошакова. Каждое совещание полковник Лошаков превращал в серьезное испытание нервной системы присутствующих. Сам же полковник был уверен в том, что чем громче он орет на подчиненных, тем плодотворнее они будут работать, и чем больше навесить на них дисциплинарных взысканий, тем активнее пойдет розыск преступников. Подобный стиль руководства сохранился в милиции с приснопамятных советских времен. А вот до революции в здании, где ныне размещался их райотдел, кипели совсем иные страсти. На всех трех этажах проживали дамы, профессией которых было доставлять всем желающим плотские радости. С приходом большевиков бордель, естественно, разогнали и в здание въехали серьезные товарищи в черных кожанках. Больше этот некогда увеселительный дом никогда не слышал задорного женского смеха: с конца 1918 года в нем поселилась ЧК.

Дом словно сразу постарел, теперь сюда приходили не развлекаться, а «работать»… Прохожие пугливо проходили мимо круглосуточно горящих окон. Всем было ясно, что всевидящее око победившего пролетариата не дремлет, выискивая все новых и новых врагов народа. В подвалах, где раньше хранились бочки с прекрасным вином, срочно оборудовали замечательные камеры. Здесь днем и ночью тоже горел яркий свет, а от стен бывшего борделя теперь за версту веяло холодом смерти.

Через полгода, 11 июня 1919 года (по старому стилю), в семь часов вечера в город вступили войска Добровольческой армии. Их засыпали цветами и встречали овациями. Пережившие кошмар большевистского нашествия граждане искренне верили, что улицы города уже навсегда очищены от красных. Город оживал на глазах. Городской драматический театр, национализированный советской властью, был возвращен его прежнему владельцу. Сад Коммерческого клуба сдан на летний сезон симфоническому оркестру под управлением Валерия Бердяева. И буквально на следующий день после вступления Добровольческой армии в театре «Миньон», что по Екатеринославской улице, давали спектакль «1613 год, или Воцарение дома Романовых»…

А еще через день вышел номер местной газеты «Новая Россия», в которой преступлениям ЧК была отведена целая полоса.

«Вчера с утра, – писал корреспондент газеты, – толпы народа в течение дня собирались у здания бежавшей «чрезвычайки». С ужасом собравшиеся осматривали те помещения, в которых в течение полугода томились и умирали невинные люди, подозреваемые в нелояльности по отношению к «рабоче-крестьянской» власти. Здание пропахло трупным запахом. Жертвы большевистских зверств расстреливались прямо у стен ЧК и тут же погребались, причем тела убитых едва присыпались землей.

В подвалах дома обнаружена доска, на которой приговоренные к смерти записывали свои последние слова. Жутки эти краткие строки, запечатленные кровью страдальцев…