Опасная обочина

Когда Полина вышла из зала суда, в глазах у нее было темно. Темно по-настоящему. В метро показалось, что люстры светят гораздо слабее. Она даже машинально удивилась: дескать, что это с электричеством стало?

Но все, что происходило сейчас в ее душе, никак не отражалось на внешности: спокойное лицо уверенной в себе девушки, привычно возвращающейся домой после трудового дня — чуть уставшая, невозмутимая, внешне равнодушная, типичная москвичка… Спуститесь в метрополитен — увидите таких тысячи, особенно в часы «пик».

Внутри же ее колотило, трясло мелкой дрожью. Ведь еще неделя — и она жена… рецидивиста. На суде вскрылись и другие «подвиги» ее жениха. Но больше всего ее огорчало то, что она сама — сама! — не смогла разглядеть за внешней респектабельностью, за показной добротой, за, казалось бы, искренним отношением к себе душу с двойным дном, черное, притворившееся на время белым. А ведь она считала, что разбирается в жизни, та ее не баловала и пряниками кормила далеко не всегда; Полина с детства привыкла во всем помогать матери — и по хозяйству, и в воспитании двух младших сестренок, даже в вечернюю школу пришлось перейти, чтоб увеличить семейный бюджет.

Было еще одно обстоятельство, которое ее угнетало. Родственники и друзья их семьи получили открытки с приглашением на свадьбу — жених заказал кабинет в ресторане «Прага», даже не кабинет — банкетный зал на шестьдесят человек. Матери потом пришлось всех обзванивать и придумывать всякую всячину, но разве скроешь такое… Позор!

На работе у нее тоже каким-то образом стало все известно. И хотя в коллективе ее любили и относились к Полине с заслуженной теплотой и дружелюбием, все же нашлись и такие, что за спиной перешептывались и косились на нее, — кто сожалея, а кто и с ухмылкой.

Полина долго не раздумывала. На работе подала заявление об уходе по собственному желанию. Ее отпускать не хотели и заставили отработать положенное по закону — полагали, что одумается. Она не одумалась.

При расчете денег оказалось довольно много: последняя зарплата и компенсация за отпуск. Себе оставила только на билет — остальное отдала матери.

К тому времени пришел вызов, организованный подругой, а это означало, что по прибытии к новому месту работы Полине полагались «подъемные», так что ближайшее будущее ее беспокоило не особенно.

Нервы тоже поулеглись, и только сегодня, в суде, она еще раз пережила это потрясение, хотя многое из того, что она услышала собственными ушами, ей еще раньше стало известно от адвоката.

Впрочем, это была ее собственная идея — пойти в суд на последнее заседание. Такую уж она себе придумала казнь. Да и увидеть его хотелось. В последний раз…

С матерью и сестренками Полина попрощалась загодя. Билет был в кармане, а чемодан уже лежал в автоматической камере хранения на вокзале. Туда она и направлялась, ввергая свою судьбу в крутой, но желаемый поворот.

Так и попала Полина на Север. Первое время работала в той же колонне, что и подруга, а потом ее перевели в подразделение Стародубцева.

Пашу в колонне прозвали Амазонкой. Конечно, тут не обошлось без острого язычка интеллигентного водителя Иорданова. Правда, следует заметить, что прозвище прилепилось к девушке далеко не случайно: очень скоро проявилась ее таксистская сущность, стала лихачить не хуже Баранчука. А может быть, именно поэтому? Впрочем, не будем гадать, потому что Север есть Север, а водители здесь не самые безобидные в мире.

Но если говорить о главном, то самой заветной мечтой Пашки-амазонки было перейти на линейную машину, иными словами, на самосвал.

Однако Виктор Васильевич Стародубцев, будучи человеком военным, а значит, и достаточно опытным, не без веских оснований полагал, что тяжелую работу должны делать люди сильные не только духом, но и физически. И если к первой категории Пашу еще можно было причислить, то уж ко второй — дудки: даже рабочий костюм, выданный ей как бы на вырост, не делал Пашу-амазонку атлетом.

Паша писала одно заявление за другим, но Стародубцев рвал их в той же последовательности, в какой они к нему поступали.

Потом начальнику колонны эта бумажная волокита надоела, и он пригрозил Паше, что снимет ее с машины вообще и отправит в столовую «под начало Кобры, то бишь посудомойки Дуси». Пашка не поверила и написала еще одно заявление.

Стародубцев надел очки, прочел замусоленную четвертушку бумаги. Затем встал, ни слова не говоря, вышел из-за стола и навис над Пашкой, словно утес над домиком рыбака. Она же, бесстрашно задрав голову, ела колючими, широко открытыми глазами грозное начальство.

— Ну? — сказал Стародубцев.

— Ну? — сказала Пашка.

И тут с неожиданным для своего возраста проворством грузный начальник сунул руку в Пашкин карман.

— Что вы делаете?! — в ужасе закричала Паша, не соображая, в чем дело.

— Изымаю государственное имущество, — пропыхтел Виктор Васильевич, извлекая из кармана полушубка ключ зажигания на длинной цепочке.