Опасная обочина

— Что вы, Виктор Васильевич! Вовсе он никакой не склочник. Этот парень, по всей вероятности, хороший, честный и даже мужественный человек. Да я в этом больше чем уверен… А вот то, что разуверился он в людях, в доброте, в бескорыстии их, это вполне возможно. Знаете, как это бывает, — заблудился в собственных мыслях, зачерствел душой, а может, кто и обидел. Всякое в жизни бывает, не мне вам об этом говорить. А то, что он не склочник, — гарантирую. Вы просто не так меня поняли.

Стародубцев снова почувствовал себя «в седле». Такой поворот существенно менял дело и не угрожал чести сто тридцать первой колонны. Однако он никак не мог взять в толк, чего же добивается этот москвич, если искомый безвестный водитель не аморальный элемент. Зачем же его тогда искать? Мало ли у кого какие мысли.

Смирницкий выжидающе смотрел на Стародубцева, давно уже догадавшись, что тот терпеть не может журналистов. А Стародубцев смотрел на Смирницкого и думал о том, что уже не питает неприязни к этому профессионально настойчивому парняге, чем-то тот подкупал сердце видавшего виды старого вояки. И все же Виктор Васильевич задавил в себе зарождающуюся симпатию, справедливо полагая, что от журналистов можно всего ожидать.

«Вот он, сидит паинька-умница, — тоскливо думал начальник колонны. — Мягко стелет, а потом ославит на всю страну, людям в глаза смотреть будет стыдно. Гнать бы его отсюда к чертовой матери, так нельзя, Трубников, видите ли, одобрил».

Но Стародубцев, когда хочет, тоже может быть дипломатом, и неплохим, а потому, изобразив крайнюю степень радушия, произнес совсем не то, о чем думал.

— Все-таки одного я не пойму, — сказал Стародубцев, — стоило ли из-за какой-то паршивой анонимки тащиться за семь верст киселя хлебать? Командировка, чай, сотни три, а то и четыре потянет, денежки-то государственные, их, между прочим, с умом надо тратить.

Смирницкий лукаво улыбнулся:

— А я слышал, что северные люди к деньгам просто относятся. Не скопидомы.

— Так то к своим… А вот народные беречь надо. Неужто в редакции поинтереснее письма не нашлось, как говорится, с подписью и печатью? Пишут же вам, поди, со всех концов страны, а вы… анонимку выбрали. Вот чем, милый друг, ты это объяснишь?

— Тема, — коротко обронил Смирницкий.

— Что-что? — подивился Стародубцев — Тема, говоришь? Так этих тем навалом вокруг. Я тебе этих тем сейчас могу сам десяток-другой накидать, только успевай записывать.

Смирницкий грустно покачал головой.

— К сожалению, вы ошибаетесь, Виктор Васильевич. Хорошая тема — редкость. Ее иной раз годами искать приходится, горы переворачивать. И везет далеко не каждому.

— Считаешь, тебе повезло?

— Считаю.

— Письмо с собой?

— С собой.

Стародубцев стал шарить по столешнице, осторожно приподнимая бумаги.

— Ч-черт, очки задевал куда-то… Всегда так: когда срочно надо, ничего не отыщешь.

— Я вам прочту. Вот, послушайте, что он пишет: «Уважаемая редакция и главный редактор! Пишет вам один шофер…» Ну, здесь можно пропустить.

— Нет уж, — потребовал Стародубцев, — ничего пропускать не надо, давай все как есть.

И Смирницкий стал читать «все как есть». Он только выделил голосом то место, которое считал главным, которое, по его мнению, могло стать Темой:

— «…А никаких подвигов в жизни не бывает. По крайней мере, в мирное время. Это вы, писаки, всю жизнь пудрите мозги мальчикам и девочкам, дескать, край света, романтика. Так если романтика здесь, а там у вас ее нет, почему же вас среди нас не видно? Или вам она не нужна?

И второе. Мы, настоящие работяги, знаем цену и суть того, что вы называете подвигом. Есть легкая работа — за нее платят меньше, есть тяжелая и опасная — за нее платят больше, например монтажникам-высотникам. Вот вам и весь баланс. Но зато когда у нас случается несчастье, то это вы поднимаете шум — подвиг! Подвиг! А где они, корни этого подвига? Может, рабочий просто технику безопасности нарушил, чтоб побольше заработать. Потому-то благодаря вам иной раз и процветают мерзавцы, а хорошие люди в загоне. И это не голые слова, потому что я кое-что испытал лично и полностью убежден в своей правоте». Последняя фраза подчеркнута, Виктор Васильевич. Теперь понятно, какие пироги получаются? Вы усекаете, в чем тут суть, чем это пахнет?

Стародубцев встал, прошелся от стены к стене.

— Да, брат, нешуточное это дело — оскорбить редакцию уважаемой газеты. Такое прощать нельзя. Я за свою колонну голову оторву, а тут редакция, известная на всю страну. Не-е-ет, надо его найти и хорошенько публично выпороть. Чтоб другим неповадно было.

Смирницкий внимательно посмотрел на разбушевавшегося Стародубцева:

— Виктор Васильевич, это же не главное. Неужели вы не поняли? Главное-то как раз в другом…

— Как это в другом?! Ничего себе — в другом… Не уважаешь отца с матерью, так и начальника уважать не будешь. Помнится, в сорок третьем у меня в дивизионной разведке тоже один строптивый служил. Стояли мы тогда под… э-э, да ладно, под чем-то стояли. Как сейчас помню, осень была…

— Виктор Васильевич, — сокрушенно вздохнул Смирницкий, — время уходит, мало его у меня.