Опасная обочина

Старый, но все еще крепкий бывший полковник и раньше, как правило, на такие вопросы отвечал: «А я считаю до трех…» Не был он резинщиком и бюрократом. Но уж больно не нравилась ему вся эта история. Нет, не нравилась. Самое последнее дело писать в газету по пустякам, считал он. С другой стороны, авторитет этой самой газеты заставлял его в данный сложившийся момент принять решение, которое впоследствии могло навлечь беду на одного из его людей. Но выхода не было, и Стародубцеву пришлось принимать решение.

— Будь по-твоему, — наконец с неохотой произнес Стародубцев. — Есть у них в фургоне свободная койка, туда я тебя и поселю. И все дела. Годится?

— Годится, лучше и быть не может, Виктор Васильевич. Поселите прямо сейчас?

— Орло-о-ов! Вовка! — заорал Стародубцев.

В окошке радиостанции мгновенно появился Дятел.

— Ты вот что… Ты отведи товарища писателя и шестой вагончик, — мрачно приказал начальник, — чтоб постель там и все прочее. Понял?

Стародубцев, повернувшись к Смирницкому, добавил:

— Это рядом, через дорогу. Будет что нужно, не стесняйся, заходи. Помощь окажем.

— Благодарю, Виктор Васильевич. Уверен, все будет хорошо.

Радист и Смирницкий пошли к двери, а когда скрылись за ней, дотоле мрачное лицо Стародубцева неожиданно посветлело от какой-то, вероятно, лишь сейчас посетившей его мысли. По губам скользнула лукавая усмешка, он задорно качнул головой и даже унтом притопнул.

— Не знаешь ты моих ребят, паренек, — пробурчал он почти вслух и углубился в свои бумаги.

Обычно к мужьям, уезжающим в командировку, относятся плохо.

Но все-таки хорошее это дело — командировка. И не на какой-нибудь замызганный юг, а на Север и именно зимой, в эти сосны и кедрачи, в первозданную жизнь, в первобытный снег, освященный этой сказочной тишиной — особенной, но не абсолютной тишиной, потому что сюда, в этот маленький поселок, все же доносится гул ни на минуту не умолкающей трассы. Так думал, шествуя за радистом, корреспондент Виктор Михайлович Смирницкий, и первые строчки газетной статьи уже складывались в его гениальной голове. Зачатки творческого процесса прервал радист Володя Орлов.

— Вам повезло, — с обычной для него рассудительностью произнес он, — сегодня тепло. Минус двадцать два.

— Просто Сочи, — откликнулся Смирницкий.

— У нас и сорок бывает.

— Вот это уже нежелательно.

— И пятьдесят…

Смирницкий остановился.

— Слушай, Дятел, ты знаешь, в каких случаях жизни люди о погоде говорят? Чтоб сделать друг другу приятное, чтоб скрасить молчание. Ты что меня морозом запугиваешь?

— Так ведь холодно на самом деле!

— Ничего, я в армии шофером служил. На Севере, но на другом.

— Ну тогда конечно, — охотно согласился радист.

Когда они вошли в вагончик, Баранчук все так же ссутулившись сидел за столом.

— Привет, Эдик, — заявил радист с порога. — Вот, новосел к вам.

— Добрый вечер, — открыто и дружелюбно улыбнулся Смирницкий.

Баранчук молча поднялся из-за стола.

— Ну я пойду? — ни к кому не обращаясь, произнес радист Володя Орлов и тихо, культурно вышел.

И вот они стоят, эти люди, друг против друга — Баранчук и Смирницкий. Стоят лицом к лицу, откровенно разглядывая друг друга, и в их позах, а может, это только кажется, чувствуются две противоборствующие силы. Да, похоже на то, что так могут стоять два противника, достойные друг друга. Наконец Смирницкий доброжелательно протягивает руку:

— Виктор.

Баранчук чуть помедлил, но протянул свою:

— Эдуард.

И тут произошел диалог, спокойный такой диалог, смахивающий на обычный треп двух молодых людей. И выглядел он так.

— Хорошо у вас здесь. Тепло, — начал Смирницкий.

— Вон та койка свободная, — сказал Баранчук.

— Я вас долго не стесню, у меня командировка через три дня кончается.

— Живите. В тайге места хватит.

— Мне ваше лицо знакомо. Мы не встречались раньше?

— Мне ваше тоже. Бывает…

— Вы ведь шофер?

— Здесь все шоферы.

— Я в армии тоже был шофером. Бронетранспортер водил.

— А сейчас?

— В газете работаю.

— Шофером?

— Нет. Спецкором.

— Не пыльно.

— Моя фамилия — Смирницкий. Может, слышали?

— Я газет не читаю.

— Что так?

— Нет времени… на пустяки.

— Может быть, сами пишете?

Пауза.

— Что?

— Ну там стихи, воспоминания, ответы на кроссворды?

И тут почему-то Эдуард Баранчук бросил взгляд на стену, а там крест-накрест висели гитара и ружье. Смирницкий перехватил взгляд и улыбнулся:

— Ого! Полный джентльменский набор.

Он тронул струны гитары, и они издали весьма фальшивый звук.

— Я читал, что если в театре в первом акте висит на стене ружье, то в третьем оно обязательно стрельнет. Закон сцены, знаете ли.

— В кино может выстрелить с самого начала, — поддержал разговор об искусстве Баранчук.

Эта тема, возможно, и нашла бы продолжение, если бы в вагончик не вошли Иорданов и дядя Ваня. Ученый шофер Иорданов мгновенно оценил ситуацию.

— Ну вот, — удовлетворительно заметил он, — я же говорил: у него уже интервью берут. Кто у нас передовой водитель? Эдуард Баранчук.

— Заткнись, — сказал, передовой водитель.

— Фи, как грубо, — изящно передернул плечами Иорданов. — Дядя Ваня, не правда ли, в вашем мансийском наречии отсутствуют такие выражения?