Первая лекция «Генетические аспекты старения» планировалась днем в университетском Центре по изучению старения и развития человека совместно с Программой по генетике. Приглашение посетить этот университет я получил в начале сентября от директора Центра международных проблем Маргарет Белл (Margaret Bеll), но основным спонсором в этом случае был профессор кафедры экономики и председатель Русской и Восточно-Европейской программы Владимир Тремл (V. Treml), с которым мы переписывались с 1973 года. Он был одним из крупных авторитетов в США по советской экономике. Его узкой специализацией были теневая экономика и экономическое значение торговли алкоголем. Тремл был русским и писал мне на русском языке. Но его биографии я не знал. Поскольку он оказался моложе меня, то я понял, что он родился в США. Его интерес к России был, очевидно, семейной традицией. В США, как я убедился позднее, не было полноценных специалистов, глубоко знающих советскую экономику. В действительности изучались лишь ее негативные стороны. Поддержка всех исследований грантами приводила к одностороннему политическому уклону в гуманитарных областях. На изучение каких-либо положительных аспектов социализма получить грант было нереально. Всестороннее изучение экономики СССР осуществлялось лишь в Европе при госбюджетном финансировании университетов.
Вторая, уже общеуниверситетская, лекция «Интеллектуальная жизнь в Советском Союзе и проблемы разрядки» была назначена на вечер того же дня.
На следующий день проводились встречи и обмен мнениями в Центре, которым руководил Владимир Тремл, а также экскурсия по университету и городу. Политическая атмосфера в Университете Дьюка была либеральной, что отражало сельскохозяйственную экономику всего штата, которая специализировалась на выращивании табака, а дальше к югу и хлопка. Промышленность в сравнительно небольших городах была преимущественно табачной и текстильной. Благосостояние населения штата зависело от международной торговли. Советский Союз был одним из важных импортеров американского табака, а с недавнего времени и текстиля. Особую, джинсовую, грубую хлопковую ткань (деним) умели делать пока только здесь.
12 октября к вечеру я приехал из Северной Каролины в Нью-Йорк, остановившись, как и при первом посещении этого города, в отеле «Рузвельт». Моя следующая лекция, опять о проблемах разрядки, политической оппозиции в СССР и поправке Джексона, планировалась в Гарвардском центре науки и международных проблем по приглашению профессора Пола Доти на четверг 17 октября, поэтому несколько дней я мог провести в Нью-Йорке. Каких-либо встреч здесь я не планировал. Все русские издательские центры в Нью-Йорке, ежедневная газета «Новое русское слово», «Новый журнал» и «Хроника прав человека», занимали в текущем политическом диспуте сторону сенатора Джексона, а не Киссинджера, и я не хотел терять время на бесполезные споры. Эмигрантская пресса не умела спорить корректно, по существу, и быстро переходила к обвинениям и оскорблениям. На моем выступлении в сенате 8 октября неизбежно присутствовали сотрудники русской службы «Голоса Америки», радиостанции «Свобода» и, возможно, корреспондент от «Нового русского слова», которые, несомненно, уже подвергли мои показания острой критике. Как я узнал впоследствии, на слушаниях присутствовал и специальный эмиссар от Народно-Трудового союза солидаристов из Франкфурта Авраам Шифрин. В мае в Стэнфордском университете он пытался прервать мою лекцию. Поэтому я навел о нем справки у друзей. Шифрин был ветераном войны. Окончил после войны юридический институт и работал до эмиграции следователем в Тульской области. Он был осужден в 1954 году, по его словам, «за шпионаж в пользу Израиля и США» и после освобождения эмигрировал в Израиль, оттуда переехал в ФРГ и вступил там в НТС. Шифрину, наверное, поручили задать мне на слушаниях несколько вопросов, но регламент заседания не позволил ему этого сделать.
В Нью-Йорке я посетил две выставки, побывал в кинотеатрах и встретился с Патрицией Блейк, журналисткой