Опасная скорбь

– Полагаю, произошла глупая ссора со слугой, изрядно возомнившем о себе. – Он взглянул на Монка в упор. – Октавия была молодой вдовой. В отличие от тетушки Фенеллы, скандальная хроника никогда не доставляла ей удовольствия. Думаю, один из лакеев чрезмерно увлекся Октавией, а та вовремя не поставила его на место.

– Вы в самом деле полагаете, что все было именно так, мистер Келлард? – Монк всматривался в его лицо: карие глаза под светлыми бровями, длинный с горбинкой нос, рот, который в зависимости от настроения мог быть чувственным или вялым.

– Мне это кажется более вероятным, чем подозрение, будто обожаемый ею Киприан мог убить сестру, боясь, что та донесет о его долгах отцу, с которым она откровенно не ладила. Или, скажем, что ее убила Фенелла, опасаясь, как бы братец не прознал, какие скверные знакомства она водит.

– Мне говорили, что миссис Хэслетт все еще оплакивала своего мужа, – медленно произнес Монк, надеясь, что Майлз правильно поймет его вежливый намек.

Тот расхохотался.

– О боже! Какой вы все-таки ханжа! – Он откинулся на спинку кресла. – Да, она оплакивала Хэслетта, но при этом оставалась женщиной. Конечно, на людях она продолжала изображать скорбь. Это вполне естественно. Но Тави была женщиной – точно такой же, как и все они. И Персиваль, осмелюсь предположить, прекрасно это знал. Он вообще довольно сообразительный малый: пара улыбок, трепет ресниц, потупленный взор – и все уже ясно.

Монк почувствовал, как от ненависти у него сводит шею, но постарался, чтобы голос его звучал спокойно:

– Иными словами, вы полагаете, он все понял правильно? Именно этого ей и хотелось?

– О… – Майлз вздохнул и пожал плечами. – Смею предположить, позже она, естественно, вспомнила о том, что имеет дело с лакеем, но к тому времени он уже потерял голову.

– Есть у вас иные основания так полагать, мистер Келлард, кроме ваших собственных домыслов?

– Наблюдения, – сказал он раздраженно. – Персиваль – типичный дамский угодник, у него был флирт с одной или двумя служанками. Так что все можно было, знаете ли, предвидеть. – Лицо Майлза выразило мрачное удовлетворение. – Нельзя держать людей день и ночь в доме, чтобы в конце концов чего-нибудь не произошло. А Персиваль – человечишка, исполненный самомнения. Поинтересуйтесь им, инспектор. А теперь я прошу извинить меня. Больше я вам все равно ничего сказать не смогу, разве что призвать вас прислушаться к голосу здравого смысла и вспомнить все, что вам известно о женской натуре. Всего доброго!

На Куин-Энн-стрит Монк возвращался, охваченный самыми нехорошими предчувствиями. Хотя разговор с Майлзом Келлардом должен был, по идее, поднять ему настроение. В самом деле, Уильям наконец-то нашел вполне приемлемую причину, из-за которой слуга мог убить Октавию Хэслетт, причем такой ответ давал ему возможность избежать многих неприятностей. Ранкорн был бы счастлив, сэр Бэзил – удовлетворен, а Монк мог арестовать лакея и трубить победу. Газеты вознесли бы его до небес, расхваливая за быстрое решение проблемы. Ранкорна это, конечно, расстроило бы, но, с другой стороны, он утешился бы тем, что трудное и щекотливое дело завершилось оперативно и без скандала.

И все же после разговора с Майлзом Уильям чувствовал себя подавленным. Майлз явно презирал и Октавию, и лакея Персиваля. Его суждения были желчны и беспощадны.

Инспектор поднял воротник, пытаясь защититься от хлещущего по мостовым дождя, и, свернув на Леденхолл-стрит, двинулся вверх по направлению к Корнхилл. А не напоминал ли он сам чем-то Майлза Келларда? Когда ему пришлось разбираться в собственных записях, он не обнаружил в них ни капли теплоты к людям, беды и преступления которых он когда-то расследовал. Суждения его были кратки. И в той же степени циничны? Эта мысль пугала Монка. Неужели и он тоже был пустым бездушным человеком? С тех пор как несколько месяцев назад Уильям пришел в себя в госпитале, полностью утратив память о прошлом, он не нашел ни единого человека, кто относился бы к нему с любовью или благодарностью. Кроме сестры Бет, но ее чувства скорее напоминали слепую преданность. Кто еще? Неужели у него никогда не было любимой женщины? Память молчала…

Монк остановил кеб и велел ехать на Куин-Энн-стрит. Он устроился поудобнее и постарался не думать больше о собственной персоне, а сосредоточить все мысли на лакее Персивале и представить в подробностях, каким образом глупый флирт мог перерасти в нечто большее и обернуться насилием.

Снова оказавшись на кухне, Монк потребовал к себе Персиваля. На этот раз они говорили в комнате экономки. Лакей был бледен, чувствуя, что кольцо вокруг него сжимается все теснее. Он держался напряженно, его мускулы под ливреей слегка подрагивали, руки были судорожно сцеплены, а на лбу и возле рта проступили капельки пота. Он неотрывно смотрел на инспектора, ожидая атаки и готовясь отразить ее любой ценой.

Монк наконец заговорил, прекрасно сознавая, что вежливо такие вопросы не сформулируешь. Однако Персиваль уже угадал, куда метит полицейский, и попытался перехватить инициативу.