Опасная скорбь

И все же этот надменный лакей вполне мог убить Октавию Хэслетт – в припадке похоти и мужского тщеславия. Не отпускать же его ради успокоения собственной совести!

– Она что, передумала? – спросил он с презрением. – Вспомнила вдруг, что неприлично заводить шашни с лакеем?

Персиваль пробормотал проклятие, затем подбородок его вздернулся, глаза вспыхнули.

– Вовсе нет, – заносчиво сказал он, умело пряча свой страх. Голос его дрожал, но слова он выговаривал на удивление ясно. – Если уж кто и виноват, так это Роз, прачка. Она от меня без ума и ревнива, как черт. Вот она вполне могла пробраться с ножом в спальню и убить мисс Хэслетт. У нее были причины, а у меня – нет.

– Вы настоящий джентльмен. – Монк скривился от отвращения.

Тем не менее новой версией не следовало пренебрегать, и Персиваль знал это. От облегчения на лбу лакея даже выступил пот.

– Хорошо, – сказал Уильям. – Вы пока свободны.

– Прислать к вам Роз? – спросил тот уже в дверях.

– Нет, не надо. Но если хотите и дальше жить в этом доме, советую не распространяться о нашей беседе. Любовники, которые подставляют своих возлюбленных, не пользуются уважением окружающих.

Персиваль не ответил, но видно было, что вины он за собой не чувствует.

«Свинья», – еще раз подумал Монк, хотя в глубине души даже сочувствовал Персивалю. Человек был загнан в угол, и слишком многие желали ему гибели, причем не потому, что считали его виновным, а просто чтобы отвести подозрение от самих себя.

В конце дня после всех утомительных разговоров, из которых представляла интерес лишь беседа с Персивалем, Монк направился в полицейский участок, чтобы доложить обо всем Ранкорну. Собственно, похвалиться было нечем, но шеф настаивал на ежедневных отчетах.

Стоял славный денек поздней осени, и Монк, прикидывая, что ему сказать начальству, уже подходил к участку, когда навстречу ему попалась похоронная процессия, медленно движущаяся вверх по Тоттенхэм-Корт-роуд в направлении к Юстон-роуд. Катафалк влекла четверка вороных с черными плюмажами; сквозь стекло Уильям видел усыпанный цветами гроб. За такие букеты явно выложили не один фунт. Можно себе представить, сколько трудов стоило вырастить их в оранжереях.

Следом за катафалком катили еще три экипажа, забитые людьми в трауре, и Монку вдруг почудилось что-то неуловимо знакомое. Он уже понимал, почему так тесно в экипажах и почему на дверях кареты нет герба. Хоронили бедного человека; экипажи были наемными, но на затраты бедняки не скупились. Лошади должны быть только черными – и ни в коем случае не гнедыми и не серыми в яблоках. Цветы на гроб должен возложить каждый, пусть даже потом ему будет нечего есть и нечем растопить камин. Смерть предъявляет свои требования, и их надо выполнять. Нищету следует скрывать любой ценой, и похороны должны пройти как положено.

Сняв шляпу, Монк стоял на мостовой, пока процессия двигалась мимо. В горле застрял комок, но дело было не только в незнакомом ему мертвеце и даже не в скорбящих родственниках. Он оплакивал всех, кто так отчаянно стремился поддержать свою добрую репутацию. Что бы там о себе Монк ни думал, он тоже принадлежал к этим людям, а не к обитателям Куин-Энн-стрит. Да, он прекрасно одет, сыт, не привязан к определенному месту и не имеет семьи, но все же корни его – на улочках, где все знают друг друга, вместе празднуют свадьбы и скорбят на похоронах, делятся надеждами и разочарованиями. Там ты все время на виду, зато застрахован от одиночества.

Кто был тот человек, чье лицо возникло внезапно в памяти Монка, когда он поджидал Киприана возле клуба на Пикадилли? Почему он подражал этому человеку во всем, перенимая не только образ мышления, но и манеру одеваться и говорить?

Он взглянул еще раз на процессию. Мимо двигался последний экипаж – так медленно, что Уильям смог разглядеть в окошке женское лицо: широкий нос, большой рот, низкие брови, – и снова что-то неуловимо знакомое кольнуло в сердце; какое-то другое заплаканное женское лицо всплыло в памяти и тут же исчезло. Осталось лишь чувство вины, но Монк не знал, в чем, когда и перед кем он был виноват.

Глава 7

Араминта встретила Монка неприветливо. Дело происходило в будуаре – особой комнате, где обычно отдыхали женщины. Будуар был обставлен роскошной мебелью в стиле Людовика XVI, изукрашенной завитками резьбы, позолотой и бархатом; парчовые портьеры на окнах, розовые обои с золотым тиснением. Все в этой комнате дышало женственностью, за исключением самой Араминты. И дело здесь было не во внешности стройной рыжеволосой миссис Келлард, а в том, как решительно, почти агрессивно держалась она с инспектором полиции. Не чувствовалось в ней ни мечтательности, ни мягкости, столь естественной в этой розовой комнате.

– Я сожалею, что вынуждена сказать вам об этом, инспектор. – Араминта смотрела Монку прямо в глаза. – Репутация сестры весьма дорога мне, но после того, что случилось, я думаю, нам сможет помочь одна лишь правда. Какой бы отталкивающей она ни была, нам все равно придется смириться с ней.