Опасная тишина

Это был старик с льняной, очень мягкой бородой, которую беззастенчиво трепал ветер. Выцветшие, сделавшиеся почти белыми глаза его были очень внимательными – на оборванца он смотрел с сочувствием и скорбью. Впрочем, скорбными бывают глаза едва ли не у всех стариков.

– Есть хочешь? – неожиданно спросил он.

Маленький Тимоха гулко сглотнул слюну и ничего не сказал, лишь потупил голову. Хотелось плакать.

– М-да, – проговорил старик сокрушенно, порылся в кармане древнего, с прохудившимися локтями пиджака и достал кусок сахара. Настоящего сахара, белого, как снег, и твердого, как камень, сладкого. Сладкого… как сахар. Очень любимого купчихами, умеющими вкусно отхлебывать чай из небольших фарфоровых блюдцев, держа кусочек сахара в полной розовой руке с оттопыренным наманикюренным мизинчиком.

– Подкрепись, парнишонка, – сказал старик, – тебе предстоит долго жить, – кивнул на прощание и ушел. Мягкую льняную бороду его продолжал трепать ветер.

Господи, вернуться бы в то далекое время, к той исходной точке, начать бы все сызнова… Впрочем, что бы это дало? Разве жизнь свою Кацуба прожил бы иначе, переметнулся бы под другой флаг?

Нет, Кацуба прожил бы ее так, как прожил, повторил бы все ушедшие годы, не отклонившись в сторону ни на пядь. И стал бы тем, кем стал сейчас, осел бы на границе, караулил бы ее. Жаль только Цезаря уже нет…

В горле у него возникла слезная пробка, на душе сделалось горько. Он думал, что будут болеть раны, полученные в этой схватке, – все-таки их целых четыре, но раны не болели… Он их вообще не ощущал. А с другой стороны, он больше не мог подняться, силы покидали его. В то, что он умрет, Кацуба не верил. Человек вообще устроен так, что не верит в свою смерть, думает, что будет жить вечно. А вечных людей нет – природа пока не выдумала.

Он вновь погрузился в шевелящееся красноватое марево, по которому, то погружаясь в глубину, то возникая на поверхности, плыли люди. Лица, лица, лица… Кацуба застонал, но стона своего не услышал, плотно сжал рот – неожиданно разглядел среди плывущих женщину, которая могла быть его матерью, дорогой лик ее он увидел один раз в раннем детстве и запомнил навсегда…

Пограничники по следам нашли Кацубу. Когда они появились в небольшом прозрачном леске, вставшем посреди уссурийской тайги неким прилизанным островком, похожим на станичный парк, то Кацуба был уже мертв – истек кровью, а Хватун жив. Татарников, глядя в его лицо с расплющенными, превращенными в лохмотья губами, проговорил с ненавистью, медленно процеживая сквозь зубы:

– Хорошие люди погибают, а дерьмо остается. Зачем нужно на земле дерьмо, а? – он потянулся к новенькой, сшитой из желтой кожи кобуре. – Сейчас шлепну тебя и сровняю счет. Чтобы – ни вашим, ни нашим…

Глаза Хватуна наполнились ужасом и едва не выкатились из глазниц – чуть не хлопнулись на нос, – он в защитном движении вскинул над собой обе руки, задребезжал слезливо:

– Не имеете права, господин начальник, не имеете! – затряс головой: понял контрабандист, что Татарников может сейчас запросто всадить в него пару пуль – в таком состоянии находится, что может. – Вас за это будут судить…

– Это тебя будут судить, – прежним убийственно медленным тоном говорил Татарников, расстегивая кобуру.

– С-с-с-с… – затряс разбитыми губами контрабандист и плюхнулся перед пограничниками на колени. – Не убивайте меня, пожалуйста, господин начальник!

Татарников поморщился.

– Кроме старорежимного слова «господин» есть хорошее слово «товарищ». Только гусь свинье не товарищ, понял? – начальник заставы подрагивающими пальцами застегнул кобуру.

– С-с-с-с…

– Твоя взяла, гад, тебя будет судить суд. И я знаю, какое будет наказание, – Татарников, сдерживая себя, ожесточенно пожевал губами. – Так вот, приговор в исполнение я приведу сам, лично.

– С-с-с-с…

– Рука у меня не дрогнет, – Татарников вновь поморщился, сглотнул что-то сухое, горькое, собравшееся у него во рту, и приказал: – Уведите его!

Так оно и было. Суд приговорил Хватуна к расстрелу. Только приговор в исполнение привел не Татарников, а другой человек, специально к этому делу приставленный.

Впрочем, это уже не имеет к повествованию почти никакого отношения. И тем более не имеет отношения к истории заставы «След рыси»…

Кацуба похоронен на территории заставы. Сейчас там стоит памятник.

На заставе есть и кладбище служебных собак, погибших в схватках с нарушителями границы. На нем лежит Цезарь. Его могила – крайняя слева.