Нашей учительнице по истории Марии Павловне в ящик стола я подложила шкурку змеи. Тогда мне от отца здорово досталось, выпорол он меня как мальчишку, а мне было так стыдно, так обидно, так больно, что ревела я три дня и три ночи… пока отец не пожалел. Вот какая я!
Разве избалованная? По-моему, просто живая и непоседливая. Пишу тебе, сама знаю, что не то, а пишу. Зачем тебе знать, что отец меня выпорол, а потом пожалел? Зачем про лягушонка пишу? А сколько у меня на душе такого, что хочется излить на бумаге, но не могу собраться с мыслями… Никому и никогда в жизни не писала я писем. Родители дали мне впечатлительное, увлекающееся сердце, своим чрезмерным вниманием и заботой они породили во мне своеволие и даже некоторый эгоизм, самонадеянность и веру в то, что все сойдет с рук. Может быть, это плохо? Не знаю, из четырех сестер я самая старшая, и потому любовь отца ко мне сильней, а родных братьев у меня нет, хотя двоюродных очень много, их даже перечислить не могу. Вот опять написала не о том! Ну при чем тут двоюродные братья? Очень хочу, чтоб ты ответил… и не отвергал меня. А пишет тебе шилагинская девушка Цуэри. Не знаю, помнишь ли ты меня? Хочется верить, что помнишь, потому что видела тебя не только в больничной палате, где лежал мой отец. Судьба, видимо, свела нас там, чтоб я могла еще раз встретиться с тобой, но если помнишь, мы встречались и раньше. Я училась в девятом классе, когда ты приезжал в школу на встречу… Не знаю, ждал ли тебя в школе кто-нибудь с таким нетерпением, как я. Ведь это я предложила послать тебе от школы приглашение, подняла этот вопрос в комитете комсомола. И ты приехал! В тот вечер шел дождь, но я ждала тебя на углу школы вся мокрая, в легком платьице, с непокрытой головой. Ты увидел меня и почему-то смутился, тебя окружили учителя и комсомольцы, вышедшие встретить поэта… А я тогда подумала: вот будет здорово, если он скинет плащ и набросит на мои плечи. Но этого не случилось, а мне так хотелось твоей заботы твоего внимания. Я сидела во втором ряду, когда ты говорил о литературе, о книгах, но до меня ничего не доходило. Как завороженная, смотрела на тебя, и ты не раз ловил мой взгляд, и мне казалось, читал мои мысли.
А когда ты писал автографы, с книгой я протянула тебе и открытку с твоим портретом, ни у кого ее не было, и так ты странно заглянул мне в глаза и спросил:
— Как тебя зовут?
— Цуэри! — сказала за меня моя зловредная подруга Исфаги.