Опасное искушение (ЛП)

— Не забывай о психически ненормальных. Чем бы ты ни занимался, Тирнан, я ожидаю, что меня будут держать в курсе. Будь у меня в офисе завтра в десять.

Не дожидаясь моего ответа, он повесил трубку.

В наступившей после этого тишине люди, которых я годами нанимал к себе на работу, — мое ближайшее окружение, которое преступный мир Нью-Йорка называл «Джентльменами», — беспокойно заерзали в своих креслах.

— Знаешь, это не сработает, — сказал мне Уолкотт, налив в хрустальный бокал охлажденную воду «Кона Нигари» и поставив его на стол у моего локтя. — Ты все делаешь неправильно.

Я проигнорировал замечание своего старого друга и поднес бокал к губам. До смешного дорогая вода омыла мне горло приятной прохладой, хотя мне хотелось более резкого жжения виски или скотча. Я не пил уже тринадцать лет, хотя никогда не был алкоголиком, но желание не ослабевало. Это меня устраивало, ежедневная борьба напоминала мне о том, чего я лишился из-за алкоголя и наркотиков, когда был еще подростком.

— Брайант все узнает, — добавил Хенрик. — Он всегда все вынюхивает.

— Да, с моей помощью, — заметил я. — Так что на этот раз я ему не скажу. Он доверяет мне, своему верному слуге, настолько, что не станет перепроверять меня так, как заставляет перепроверять все вокруг.

— Не скажешь, что забрал двух невинных детей, чтобы использовать против него и Кэролайн Константин? — пробормотал Хенрик, как будто децибел его голоса мог смягчить удар от предательских слов. — Ты действительно готов разрушить две юные жизни ради мести?

— Et vindictam retribuet in alis nigro, — процитировал я на латыни девиз семьи Морелли.

Месть на черных крыльях.

Мы построили всю нашу семейную историю на восхождении к высшим эшелонам успеха за счет удачных рисковых операций, поэтому, естественно, иногда мы неизбежно обжигались, совсем как десятилетия назад, пострадав от семьи Константин. Разница между Морелли и всеми остальными заключалась в том, что мы никогда не прощали предательства.

И сейчас я не собирался нарушать эту традицию.

— Они забрали у тебя две жизни, — прошептал Уолкотт, сильно наклонившись вперед, и его покрытое шрамами лицо неестественно сморщилось. — Знаю, что твоя мишень Брайант, но ты забираешь еще двоих, вовлекая Брэндона и Бьянку.

— Ты их едва знаешь, какое тебе, блядь, дело? — резко ответил я, стиснув в пальцах поднесенный к губам бокал с бесполезной водой.

— Они милые, — признал Уолкотт, слегка пожав плечами. — Милые, но трагичные.

«Как и ты», — сказал мне жестами Эзра, который следил за разговором, читая по губам.

Милый? — спросил его я.

«Немного трагичный», — поправил он.

— У меня нет ничего общего с этими сопляками.

Это прозвучало зло, но, опять же, я всегда был злым. Жестокость ощущалась прямо у меня во рту, льдом в моих венах. Но что-то беспокойно шевелилось у меня в груди, и мне не хотелось углубляться в этот вопрос.

Меня не волновала цена мести.

Мне не нужно было, чтобы мои люди напоминали мне о ставках Бьянки и Брэндона в этой ситуации, потому что это не имело значения.

Или не должно.

Эзра постучал своим тяжелым кулаком по столу, чтобы привлечь мое внимание, а затем, когда я на него взглянул, сказал жестами:

«Мух гораздо легче ловить на мед, чем на уксус».

— Кто ты? Мудрая, мать твою, знахарка? — рыкнул на него я.

Он моргнул, совершенно не обратив внимания на моё ужасное настроение.

А я был. В ужасном настроении.

И не мог понять, почему.

Я, как и намеревался, изложил Бьянке правила и забрал ее медальон. Я не из тех мужчин, что ведутся на женские уловки и горести. Вид слез, льющихся из этих голубых глаз, поблескивающих на длинных ресницах, скатывающихся по ее розовым щекам… ничто из этого не должно было меня беспокоить.

Большую часть своей жизни я провел в роли мордоворота Брайанта Морелли, человека, которого посылали делать грязную работу, на которую ни у кого из моих братьев или сестер не хватало духу. Когда-то, давным-давно, я противился насилию, которому подвергал меня мой отец, но поплатился за это и усвоил урок. Всякий раз, когда я думал о том, чтобы послать его к черту, мне достаточно было взглянуть в зеркало на шрам, рассекающий левую половину моего лица, чтобы вспомнить, что случается с теми, кто осмеливается бросить вызов великому и ужасному патриарху Морелли.

У меня кровь стыла в жилах, когда я вспоминал о том, как на протяжении многих лет он коварно настраивал против меня мою собственную семью. Мой взгляд невольно остановился на стоящей на книжной полке фотографии в рамке, на которой был изображен я с моим младшим братом Картером. На ней мы еще дети одиннадцати и девяти лет, стоим, обхватив друг друга руками и закатываясь от смеха после борьбы в грязи после дождя, превратившего мамин розовый сад в болото. Картер тогда порезался колючим стеблем, и на фотографии у него слегка кровоточит под левым глазом. Спустя годы у него все еще остался бледный шрам.

Это был последний раз, когда брат меня обнимал.