– Признаюсь: я давно мечтал объединить нас всех. Больно было смотреть, с какой радостью мои братья принимают подачки от англичанина. – Последнее слово Флинн произнес так, будто это оскорбление. – Пора с этим покончить, друзья. Только вместе мы выживем в жестоком городе, который не хочет нас видеть. Такие, как ваш джентльмен, нас не понимают и помогают только чтобы снять груз вины за то, что сделали. Нам больше не нужны их объедки, их так называемые благодеяния. Пора сказать свое слово. – Он прошелся по столу, отбросив с пути еще один бокал. – Видите, фальшивый призрак замолчал? Ему нечего сказать, потому что я прав.
Грустно это признавать, но я почувствовал себя побежденным. Я покосился на Молли, которая уже тоже выбралась из укрытия и забилась в угол рядом со мной. Я думал, она смотрит на Флинна с ненавистью – его же выдало лицо, он практически признался, хоть и молча, что убил ее, – но она глядела с тоской, влюбленно и жадно. Я чуть не застонал. Даже ее он убедил, даже она решила, что ошиблась в своих подозрениях.
Я заколебался. Может, оставить все как есть? Пусть помирает влюбленной. Я прищурился. Нет уж. Она хотела правды, так пусть ее получит. На пару минут я потерял уверенность в себе, но тут же вернул ее снова: неужели какой-то нищий окажется умнее меня? Я забрался обратно за портьеру, чтобы меня не увидели из гостиной, прошел за ней до дальнего угла комнаты и уже оттуда скользнул в коридор. Двери из коридора в переполненную столовую были по-прежнему распахнуты, но сюда никто не смотрел, все были слишком увлечены выступлением обаятельного Флинна, которое все еще продолжалось, крутясь вокруг мести британцам. Эх. Я хотел разоблачить преступника, а сам помог ему завоевать всеобщее внимание. Пора это исправить.
Пробравшись вдоль дальней стены коридора, я скользнул в следующую за столовой комнату – библиотеку. Ни одной книги я здесь ни разу не прочел. Шаги у меня были тишайшие, половицы даже не скрипнули, да и ковры глушили любой намек на звук.
– Я вас не подведу, братья! – продолжал Флинн. – Грабьте англичашек без зазрения совести, иначе всю жизнь протрясетесь в нищете, ожидая подачек от богачей, замаливающих грехи юности. Давайте поступать справедливо: отнимем у них то, что они отняли у нас! Мы не рабы, нам не нужны их милости. Так давайте, раз никто не сторожит это место, заберем все себе! У меня страха нет, вы увидите, что не прогадаете: лучшего предводителя, чем я, вам не найти.
Тут раздался грохот: кажется, Флинн подпрыгнул и сбросил портрет со стены. Тот с грохотом свалился на пол, и я вздрогнул – как будто загремели кости моего отца, как будто этот подонок осквернил мой дом. Ну все. Ты доигрался, скотина.
Пробираясь сюда, я не знал точно, что буду делать, ждал вдохновения, – и оно пришло. Нужно напомнить всем этим беднягам, развесившим уши, о том, что гораздо важнее его пустых слов. О том, чего не отменить и не взять назад.
Я втащил свое тело на кресло, выпрямился и сипло пропел в раструб отопительной трубы то, что услышал от Молли, пока мы сюда ехали:
– Юная дева сердце отдаст. Тот, кого любит, ее не предаст. Солнце и ветер хранят их любовь, большую, как небо, живую, как кровь.
В таком исполнении это не особенно изысканное произведение северного фольклора прозвучало мрачно, как похоронный марш. Ирландцы вскрикнули. Флинн, кажется, сумел их убедить, что призрака нет, но вот, звук доносится с новой стороны, притом что никто не слышал шагов. Я подождал, пока звуки стихнут, – даже Флинн, к счастью, заткнулся – и прошептал в трубу еле слышно, будто голос удаляется:
– Ты прав, Флинн. Да, я раскаивался в том, что делал на войне, и пытался загладить вину. Ты прав во многом, но одного не изменить: ты убил Молли. Высокую темноволосую девушку с большими руками, о которой вы, похоже, уже забыли, а она ведь провела с вами целый месяц. – Голос у меня от всех этих усилий сел, я мог только сипеть, но так получалось даже лучше. – Но мертвые видят правду. Она была в тебя влюблена, Флинн, а ты подбил ее украсть драгоценности хозяйки и убил, чтобы забрать их себе. Напал на нее со спины, когда она шла на встречу с тобой у реки. И за это тебе нет прощения, и ни в чем тебе не будет удачи. Но признайся в том, что ты сделал, и я подумаю над твоей судьбой. Если нет, адские гончие придут за тобой куда скорее, чем ты думаешь. Вспомни Файонна – он скрыл сокровище от своих, и за это даже после смерти не было ему покоя, а ведь он согрешил гораздо меньше твоего.
«Под этим камнем покоится Джон Гленгалл, защитник угнетенных, разоблачитель преступников». Лица Флинна я не видел, у меня уже не было сил слезть с кресла, я просто стоял и надеялся, что все получилось. Если бы он сейчас распахнул и эти двери тоже, то застал бы меня в совершенно нелепой позе, стоящим на кресле. Но время шло, двери не открывались. Я все-таки слез и пошел глянуть, что происходит.
Флинн стоял на столе, бледный и неподвижный. На этот раз, похоже, проняло даже его. Потом он сдавленно, сердито процедил: