Опасное увлечение

— У тебя есть выпить? — спросил Кристофер.

Блэквелл пронзительно глянул на него.

— Думал, ты не пьешь. — Подойдя к графину, он, не дожидаясь ответа, наполнил два хрустальных стакана.

— Нет. — Кристофер взял щедро наполненный стакан и опрокинул его, осушив тремя глотками. Огненная жидкость обожгла голо и из живота растеклась по всему телу приятной, теплой волной.

Блэквелл взял графин и, прежде чем они уселись в кресла у камина, налил ему еще. Некоторое время они сидели молча, потягивая выпивку и мрачно глядя на огонь. Арджент хотел что-то сказать. Хотел освободиться, излить в огонь боль, ненависть и любовь и покончить с этим. Хотел снова быть холодным, бесчувственным. Потому что тогда ему не пришлось бы смотреть на себя. Не возникло бы этого ужасного стремления к жизни, которой никогда не могло быть. В голове крошечными огоньками не проносились бы слова: «Я верю, что чистая любовь и правда в конце концов восторжествуют».

Милли верила в эти слова. И, по крайней мере, своим взглядом предложила ему искупление.

Почему он не мог заставить себя принять его?

«Потому что я трус», — подумал он.

— Ты — идиот, — тихо произнес Дориан.

— Глупо меня отталкивать, — так же тихо проговорил Кристофер.

— Ты мне как брат, — с неожиданно прорвавшимся сквозь обычную сдержанность теплом в голосе признался Дориан. — И я могу оттолкнуть тебя, если захочу.

Кристофер не посмотрел на него.

— У таких, как мы, братьев нет.

— А у меня — есть. Даже больше одного, как я уже говорил. — В голосе Дориана примечательно смешались веселье и раздражение.

— Ты с ними знаком? — не удержался от вопроса Кристофер.

— Только с одним. Шотландским маркизом. Продолжает слать мне этот свой чертов отличный скотч. Он был за границей, сражался за Империю и все такое, но мы редко виделись с момента смерти нашего отца.

— Я думал, твоего отца убили, — задумчиво произнес Кристофер. Он взглянул на Дориана и увидел, как тот залпом осушил свой виски.

— Как и я, — хмыкнул Блэквелл. — Quid pro quo[15], полагаю.

Арджент кивнул, припоминая, что покойный маркиз Рейвенкрофт заплатил за убийство собственного бастарда в тюрьме Ньюгейт. Возможно, вовсе не иметь отца было бы не такой уж трагедией.

— Во всяком случае, для меня ты больше брат, чем любой из них. Думаю, мы связаны кровью. Реками крови. И за последнее десятилетие мы походили на семью, насколько это только возможно в нашем случае, — не без явного усилия проговорил Дориан. — Мы бились и сражались вместе. Мы не предавали друг друга. Мы вместе вели войну. И, в конце концов, между нами, надеюсь, есть доверие, и все обиды в прошлом и прощены.

Кристофер знал, что он имел в виду тот вечер, когда Доршоу похитил Милли. То, что все изменилось после того, как Кристофер набросился на Черное Сердце из Бен-Мора в его собственном доме.

И одно это признание Дориана живо свидетельствовало о его восхищении Кристофером.

Они оба вновь уставились на огонь, но Кристофер знал, что Дориан прав. И просто сформулировал причину, по которой Кристофер оказался у его ворот.

— Хорошо, пусть братья, — отрезал он, поерзав в кресле. — Но только попробуй меня обнять, и я уйду.

Дориан усмехнулся.

— Тогда позволь мне дать тебе братский совет.

— Нет.

— Я все равно скажу.

Кристофер зарычал:

— Из любви к…

— Любовь, — произнес Дориан с таким нажимом, что Кристофер замолчал. — Именно из-за любви я и назвал тебя идиотом, — проговорил Дориан, повернувшись, наконец, в кресле, чтобы посмотреть на Кристофера. — Такие, как мы, любят не как все обычные люди. Терпеливо, поэтично, нежно и почтительно. Наша любовь — навязчиво властная, даже одержимая, а… порой даже чертовски пугающая.

Кристофер сжал стакан так, что тот едва не лопнул.

— Зачем ты мне это говоришь? — Ему захотелось бежать, но он словно прилип к креслу.

— Стены, за которыми мы так много пережили, мы носим в себе, и думаю, они не рухнут никогда. Поэтому тем, кто хочет нас любить, приходится преодолевать эти высокие, сплошные стены, и… они оказываются запертыми вместе с нами в их ловушке.

— Зачем собственно ты мне…

Дориан поднял руку.

— По крайней мере, иногда мы можем убрать несколько кирпичей. Пустить дневной свет. Сделать стены ниже. Понимаешь, о чем я толкую?

— Единственное, что я понимаю, так это то, что ты до смерти избиваешь несчастную и без того никуда не годную метафору, — возмутился, больше не желая слушать, Кристофер.

Тем не менее Дориан бесстрашно продолжал:

— Лишь редкой и воистину двужильной женщине под силу выдержать жизнь с нами. Для большинства это слишком. Мы слишком… изломаны. Слишком жестоки. Им не выплыть в реках пролитой нами крови.

— Фаре удалось, — горько заметил Арджент.

— Я пошел на компромисс. Сделал уступки.

— Какие? — спросил Арджент. — Ты все еще Черное Сердце из Бен-Мора.

Дориан прочистил горло.

— Поверишь ли, если я тебе скажу… что половина моих предприятий фактически законна?

— Нет.

— Не сомневаюсь, я ведь тоже не особо желаю светиться.