– «В ЭТОМ доме».
– В ЭТОМ доме.
– «Клянусь».
– Клянусь. – А потом, через секунду, Кира добавила: – Аминь.
– А теперь топай отсюда. Иди наверх. Иди куда хочешь. Давай.
Кира выплыла из комнаты, словно призрак, отделившийся от стены.
Натали закрыла дверь и зажгла сигарету. Она снова начала курить, когда все это случилось, после трех лет завязки. Это первое, что ей сейчас было нужно. Она отошла подальше, чтобы не было видно, как она смотрит на дом напротив, на полицейские фургоны и на полицейских в белых скафандрах, выносящих из дома все подряд. Она наблюдала, наблюдала каждый день. Она не могла свести с них глаз. Она почти не выходила. Она не представляла, что может увидеть, не облекала свои страхи ни в какую форму на тот случай, если они все-таки сбудутся. Но где-то в глубине ее сознания мысли о мертвых телах, о чем-то зарытом в земле, о детях клубились, словно ядовитый газ, и отравляли ее.
Она почти не спала с тех пор, как они постучались в ее дверь, – не прошло и часа с того момента, когда она увидела новости по телевизору. Их было трое, и она ждала их. Киры не было, она играла дома у подруги. Они сказали, что хотели бы поговорить и с Кирой, но позже, не сейчас.
Открылась входная дверь, и из нее вышли двое. В руках они несли два черных застегнутых пластиковый пакета с… С чем? Натали затянулась сигаретой. Ей хотелось зайти внутрь. Она была там один или два раза – забирала Киру, но Эдди ни разу по-настоящему не пригласила ее в дом. Впрочем, тогда это был самый обыкновенный дом – чей-то коридор и гостиная, чья-то необычная мебель. Теперь он выглядел по-другому. Казалось, что у него даже форма изменилась. Он выглядел нескладным, обособленным. Она видела фотографии с ним по телевизору и в газетах – дом напротив, дом Эдди, но не этот дом, теперь кажущийся таким далеким: с опущенными шторами, полный полицейских в белых костюмах и с неизменным фургоном на подъездной дорожке. Дом убийцы. Когда-нибудь он появится в фильме или в одной из книжек по мотивам реальных преступлений. Этот дом.
Ей надо было поговорить с Кирой еще раз. Полиция пока этого не сделала, и Натали должна была выяснить все первой. В том, что выяснять было что, она не сомневалась. Должно было быть. Она холодела при мысли о том, что происходило, и о том, что могло – очень даже могло – произойти в любой день, в любую неделю. Кира.
Она любила Киру. Было тяжело вот так, совсем одной, и у нее случались плохие дни. Кира выводила ее из себя, постоянно задавала вопросы, скакала, вертелась, никогда не вела себя спокойно, плохо спала. Но она любила ее. Как можно в этом сомневаться?
Белые костюмы вернулись обратно по подъездной дорожке и захлопнули за собой дверь.
Она мысленно проследовала за ними. Сначала коридор. Потом поворот налево. Гостиная – такая же, как у нее. Дальше. Кухня. Дверь на задний двор. Через которую иногда заходила Кира. Раньше. Она увидела ступеньки, хотя ни разу в жизни не была у Эдди наверху. А теперь ей туда хотелось, она хотела посмотреть, внимательно изучить комнату за комнатой, исследовать их, отодрать обои, поднять занавески, отодвинуть мебель – чтобы увидеть своим внутренним взором, что таилось под ними или за ними.
Несколько раз в день Натали бралась за телефонную книгу и находила в ней имя.
Слайтхолм, Э.С., Бримптон Лэйн, 14.
Оно выделялось среди других имен на странице. Буквы, казалось, мерцали. А потом они становились крупнее, а чернила – темнее.
И это было уже больше, чем имя, адрес или телефонный номер. Они были обведены в круг. Они выглядели так же, как и…
Только они уже давно умерли, а это было реально, и она смотрела на него, на этот дом из красного кирпича – точно такой же, как и ее дом, в паре ярдов от ее дома, где она ела, спала, одевалась, готовила. Где жила Кира.
Натали затушила бычок.
Теперь в доме напротив было тихо. Никто не входил и не выходил. Стояли припаркованные фургоны – и все.
Она была не против отпускать туда Киру. Даже больше чем не против. Счастлива. Всегда готова – в любой день. Она не знала, что чувствовать по этому поводу. Как она могла о чем-то догадаться? Кира ходила туда постоянно – каждое утро, каждый вечер, каждую субботу и воскресенье. Эдди. Эдди. Эдди. Эдди.
Значит, ничего плохого не могло происходить – вообще ничего плохого, раз она хотела и дальше туда ходить, каждое утро и каждый вечер. Или могло? Но как так? Она никогда ничего не говорила. Она бы туда не ходила, если бы…
Полицейский фургон под яркими лучами солнца выглядел слишком белым, слишком ярким и слишком квадратным. Ей было интересно, что у него внутри.
Сверху не доносилось ни звука. Ни единого.
Она зажгла еще одну сигарету и полностью выкурила ее, прежде чем пойти поговорить с Кирой.