– Возможно. С другой стороны, она ищет удовлетворения. Но это не так уж необычно… Это словно зуд… В какой-то момент тебе нужно почесаться. Желание просто невероятное, и удовлетворение тоже невероятное… но недолгое. Потом зуд появляется снова.
– Почему дети? Почему
– Зачем делать такой акцент на «женщине». Почему кому-то вообще может захотеться похищать детей?
– Это мужское преступление, в подавляющем большинстве случаев. Вы знаете это.
– Да, но все же я не понимаю, почему мотив должен быть другим.
Он задумался над этим.
– Может… Может, и не должен. Но либо желание похищать и убивать детей реже встречается у женщин, либо они с большей легкостью его подавляют. Иногда внутренний цензор бывает очень силен.
– То есть в данном случае цензор куда-то исчез?
– По всей видимости. Она не просто сделала это, она делала это снова и снова. Мальчики, девочки. Никаких угрызений совести, никаких границ… Лови момент – получай удовлетворение. Откуда это?
– Это что-то сексуальное. Разумеется. Это всегда так.
– У мужчин.
– Почему не у женщин? – Она вела себя с ним агрессивно. Это была неудобная для него тема, и она чувствовала это. – Слушайте, если вы считаете, что женщины питают особо нежное отношение к детям, потому что являются им матерями, тогда как мужчины, которые являются им отцами, – нет, то это чушь собачья. И почему сексуальные переживания женщины не могут быть такими же сильными, как у мужчины?
– Вполне себе могут, если мы говорим о нормальных сексуальных переживаниях, но это же совсем не нормально, верно?
– Почему это имеет значение?
– Должна же быть причина где-то… Почему ей хочется это делать? Почему кому-то может захотеться совершить именно такое, конкретное преступление?
– Я знаю, как это объясняют обычно.
– Эмоциональная депривация в детстве… насилие… Возможно, детский дом… Отсутствие близких доверительных отношений в период взросления…
– Бла-бла-бла.
– А вы в это вообще не верите?
– Не знаю. Это предлагают в качестве объяснения чуть ли не для всех преступлений. Что заставляет невольно задумываться о том, что есть что-то еще.
– Я хочу, чтобы Эдди Слайтхолм
– Она этого не сделает. Вы можете спокойно отправляться обратно на юг.
– Пойдемте. Пора возвращаться. – Он открыл для нее дверь. Констебль Купи бросила на него неприязненный взгляд.
Эдди Слайтхолм вообще не удостоила его взглядом.
– Вы разговаривали с детьми? – спросил Серрэйлер. Она смотрела на стол и не поднимала глаз, но ему показалось, что он заметил реакцию, что-то похожее на волнение или сомнение, какое-то легкое движение тела. На нее все это действовало. Ей приходилось заставлять себя не отвечать ему.
– Или вы затыкали их? Может, вырубали? Или вы очень быстро их убивали – почти сразу после того, как они попадали к вам в машину?
Молчание. Марион Купи откинулась на стуле, закинув ногу на ногу.
Саймон переключился на другую тему.
– Ваши родители живы, Эдвина?
– Эдди.
– Почему?
– Что почему?
– Почему вас это так беспокоит? Мне вот больше нравится имя Эдвина.
– Ну а я его ненавижу.
– Почему?
Нет ответа.
– Ваша мать называла вас Эдди?
– Нет.
– Эдвина?
– Вам-то какое дело?
– Мне интересно. Значит, ваш отец? Кто называл вас Эдди?
Молчание.
– Любите своих родителей, да?
– Что вас навело на эту мысль?
– Значит, не любите?
– Не знаю их. Никогда их не знала.
– Что, ни одного?
Она посмотрела прямо на него.
– Отвалите.
– Пока рано. Вас удочерили? Или забрали в детский дом?
– Не ваше дело.
– Расскажите мне о Кире.
Это было оно. Он нашел нужную струну. Больше ничего не срабатывало. Она запиралась или парировала, молчала или защищалась. Но когда речь заходила о Кире, он что-то задевал. Уже дважды. Ее глаза загорелись и прояснились, на ее коже появился еле заметный румянец. Она нагнулась к нему.
– Молчи насчет Киры, понятно тебе?
– Вы ее друг, не так ли? Она ходит к вам домой и проводит с вами время.
Она взглянула на него. Ему показалось, что сейчас она что-то скажет, но в последний момент она сдержалась.
– Чем вы занимались?
– Делали печенья. Делали кофе. Вырезали фигуры из бумаги и клеили в альбом. Раскрашивали. Пускали мыльные пузыри.
– Веселились.
– Да. Мы веселились. Она любит делать веселые вещи.
– Чем-то таким вы занимались, когда были маленькой?
Искра. Чего? Тень на ее лице. Исчезла.
– Когда я был в этом возрасте, мы делали мятные леденцы долгими дождливыми субботними вечерами. Вместе с моей мамой. Это было весело.
Она уставилась на него.
– О чем вы говорили?
– О разном. О том, что мы сейчас делаем. Да обо всем. Вы знаете.
– Нет, не знаю. Расскажите.
– Нет.
– Тогда Кира расскажет.
Тут она взорвалась.
– Не смейте говорить с Кирой. Оставьте ее в покое. Держите ее подальше от всего этого, ладно? Я не хочу, чтобы Кира знала…
– Знала о чем? О других детях?
– Где я. Что…
– Что вы сделали? Об Эми, Дэвиде и Скотте… и… сколько их еще было? Кире, возможно, придется об этом узнать.
– Если…