Опасность в бриллиантах

— Для человека, редко высказывающегося откровенно, иногда вы умудряетесь напрямик сказать то, о чем лучше промолчать, Олбрайтон, — заметил Каслфорд.

— Прошу прощения. Я лишь подумал, что все мы знаем, почему…

— Да, черт побери, мы все знаем почему! — рявкнул Хоксуэлл.

— Вот видите? — сказал Каслфорд, показывая на Хоксуэлла. — К сожалению, он видит больше символизма, чем его существует на самом деле. И вы — тоже. Только Саммерхейз понимает, что я просто избавляюсь от одной кровати, потому что купил другую.

— Вообще-то я думаю так же, как и остальные, — отозвался Саммерхейз. — Поэтому ты нас тут и собрал, разве нет? Чтобы мы могли придать тебе храбрости, пока ты отправляешь часть твоей прошлой жизни на погребальный костер.

— Черт, ты тоже собрался стать занудой? Вы все здесь, потому что я надеялся действительно поразвлечься. Правда, теперь я понял, что это ошибка. Хоксуэлл, хватит уже быть таким утомительно серьезным. Проклятие, похоже, скоро ты начнешь сочинять поэтический панегирик этим доскам и веревкам.

— Кстати, превосходная мысль. Позвольте мне! — воскликнул Саммерхейз, встал и откашлялся. — Сегодня мы собрались здесь, чтобы сказать «прощай» особому предмету мебели. Большинство кроватей остаются всего лишь совокупностью деревяшек и пеньков. Они выполняют свою роль, не жалуясь и не требуя похвалы. Они знают свое место в великом замысле, и место это скромное. Однако некоторые кровати в особенности та, которую сегодня мы отправляем за ее заслуженной наградой в загробную жизнь…

— Черт, я так и знал, — перебил его Олбрайтон.

— Желаете продолжить? — спросил Саммерхейз.

— Мне не сравниться с вашим красноречием. Умоляю, продолжайте сами.

— Некоторые кровати поднимаются над обыденностью и оставляют свой след в жизни мужчины. Сегодня мы говорим «до свидания» подобному раритету, великой кровати. На ее долю за две недели выпадало больше наслаждений, чем большинству достается за все время существования. — Он поднял бокал и возвысил голос: — Джентльмены, давайте отдадим этой благородной кровати заслуженные ею почести! — Он выпил и швырнул бокал в камин. Языки пламени взвились высоко вверх. Рабочие отскочили в сторону.

Следом полетел бокал Олбрайтона.

Затем свой бокал бросил Хоксуэлл.

— Проклятие, я сейчас разрыдаюсь.

Каслфорд замешкался, внезапно оценив скрытый символ. Жаль, что он не догадался дать имя чертовой кровати, чтобы проводить ее в последний путь достойно.

Тут он заметил, что остальные наблюдают за ним, причем Хоксуэлл с большой надеждой.

Саммерхейз улыбнулся:

— Самое время, твоя светлость. Дальше будет значительно лучше, чем бывало раньше, ты уж нам поверь.

Рассмеявшись над этой мыслью, но при этом веря им больше, чем хотелось бы признаться самому себе, Каслфорд тоже швырнул свой бокал в камин.

Дафна и мечтать не могла о более шикарной поездке в Лондон. Карета Каслфорда подкатила к «Редким цветам» с двумя лакеями в красивых ливреях на запятках, а внутри стояла корзинка с вином и фруктами и лежало одеяло на случай, если вдруг похолодает.

По приезде к дому герцога вокруг засуетились слуги. Дворецкий лично подошел, чтобы открыть дверцу кареты, словно для герцогини.

Тут появилась еще одна фигура. Сам Каслфорд вышел из дома поздороваться с ней. Такая честь привела Дафну в замешательство, и она невольно остановилась, вместо того чтобы шагнуть ему навстречу, Дафна внимательно смотрела на него и видела, что он буквально излучает полную уверенность в себе, а лицо выражает равнодушие вместе с напряженным интересом.

Дафна смотрела долго и пристально, стараясь навсегда запомнить его таким. Она подозревала, что в последующие несколько дней многое врежется ей в память.

Дворецкий передал ее своему хозяину. Каслфорд повел Дафну в дом.

— Ты должна была приехать раньше, — произнес он весьма герцогским тоном и даже с некоторой обидой в голосе.

— Раньше ты меня не приглашал.

— Я сразу ясно сказал тебе, что ты должна приехать. Черт, прошло целых две проклятых недели!

— Ну, во всяком случае, я здесь. Если ты настаиваешь, мы можем поругаться, но это будет скверная встреча.

Каслфорд отвел ее чуть в сторону.

— Мы сможем поругаться позже. — Он взял в ладони ее лицо и поцеловал так нежно, что сердце Дафны затрепетало. — Я твердо намерен сделать так, чтобы к понедельнику тебе не захотелось уезжать.

Она с трудом сумела скрыть то, как ее это тронуло. Она уедет, и не важно, будет она желать этого отъезда или нет. К понедельнику Каслфорд тоже начнет думать по— другому.

— Я сказал экономке, что тебя нужно поселить в ту комнату возле моих покоев, которую вы с ней обнаружили, — заявил Каслфорд, взял Дафну за руку и направился с ней к лестнице.

— Она негодовала?

— Не знаю. А что, есть люди, которых волнуют негодующие слуги? Как странно.

Они не остановились в общих комнатах наверху, а пошли дальше. Каслфорд привел Дафну в свою гардеробную, повернул к себе спиной и тотчас же начал расстегивать на ней платье.

— Две недели, — бормотал он. — Это был ад!

Дафна почувствовала, что платье уже наполовину расстегнуто.

— Ваша светлость, я бы предпочла…