Опасности путешествий во времени

После кропотливых изысканий в области психологии двадцатого столетия и основательного изучения истории бихевиоризма многие жизненные ситуации виделись мне аналогами психологических экспериментов. Обычно в качестве подопытных психологи использовали крыс или голубей, но иногда не гнушались привлекать и людей. Вы наблюдаете, а временами даже испытываете «стимул» и выдаете соответствующую «реакцию». Чем подробнее описание поведения объекта, тем меньше преуспел экспериментатор, ибо со стороны невозможно постичь внутренние переживания. В итоге личность выступает неодушевленным заводным механизмом. Хочется возмутиться, крикнуть: «Но ведь я человек! Уникальный и непостижимый!»

И вот я сижу в киноклубе, куда меня влекла безответная трепетная любовь к Айре Вулфману. Разве это не предсказуемо? Айра этого не предвидел? В новой, оригинальной версии «ящика Скиннера» везде, куда бы ни направлялась, я таскала невидимый ящик с собой, поскольку находилась в самом его центре.

Задолго до Скиннера, но в аналогичной манере, ведущие бихевиористы сравнивали животных с роботами, чье поведение объясняется простейшими терминами и управляется обусловливанием. Тем не менее ряд ученых (явное меньшинство) ратовали за витализм – «нематериальную» субстанцию, определявшую характер живых существ. (Думаю, виталистам изрядно досталось от именитых коллег, как в случае с немецким биологом Хансом Дришем.) В нынешних реалиях, одержимая собственными мыслями и условиями Изгнания, я ощущала себя подопытной, поскольку за мной наблюдали и фиксировали каждый шаг. Вместе с тем эмоции, которые вызвал Вулфман, помогали чувствовать себя особенной, загадочной, непредсказуемой.

Увлечение Вулфманом имело неожиданные, невообразимые последствия. По мере осознания я медленно перерождалась в новую личность, бывшую одновременно и Мэри-Эллен Энрайт, и Адрианой Штроль. Бихевиористы утверждали, что характер определяется не столько генетикой, сколько внешней средой и событиями. Мы такие, какими нам предначертано быть, главное – не противиться.

Всякий раз при взгляде в зеркало я поражалась – точнее, ужасалась – переменам в своей внешности. Восемнадцать лет (день рождения был на днях, но прошел незамеченным – я постеснялась сказать Вулфману), а выгляжу старухой. Пепельная кожа, мертвые, немигающие глаза, на лице застыла гримаса настороженности. За время пребывания в Зоне 9 я уподобилась лабораторной крысе, настолько затравленной, зашуганной, измученной бесконечными разрядами тока, что она утратила свою крысиную сущность и превратилась в новый вид, чью природу можно определить лишь с помощью очередного, наверняка смертельного стимула.

Единственным тайным источником моей радости была тайная любовь к Вулфману.

Фильм – вестерн – поверг меня в смятение. Во-первых, надуманный сюжет. Непонятно, предполагались ли «Искатели» как комедия или как серьезное, героическое кино. Действие на экране захватывало, завораживало. Как мультфильм – легковерного ребенка. Лубочные краски, неестественные диалоги, отвлекающая, словно барабанная дробь, музыка, сопровождавшая каждый кадр, начиная со вступительных титров. Исполнитель главной роли Джон Уэйн сильно отличался от виденных мною прежде актеров, – казалось, он играет исключительно Джона Уэйна. Его лицо постоянно присутствовало в кадре – преимущественно крупным планом. События разворачивались драматически, но вяло; музыка нагнетала атмосферу, зритель чувствовал: что-то должно случиться, но происходило это крайне медленно. Персонажи смотрелись карикатурами на людей – сразу видно, перед тобой профессиональные актеры, которые произносят более или менее заученный монолог.

В образе врагов выступали индейцы. Полуголые дикари зверствовали в сценах вопиющей жестокости, а после, пораженные метким выстрелом, падали со скачущих лошадей в заросли полыни. С шутками про индейцев дело обстояло еще хуже. А вишенка на торте – бесконечные убийства быков отважным героем Джоном Уэйном. Тем не менее в финале картины многие аплодировали. Даже Вулфман!

Едва зажегся свет, в зале принялись всерьез обсуждать увиденное. Аудитория подобралась хорошо за тридцать, в основном университетские преподаватели. Они на все лады расхваливали «актерское мастерство» Джона Уэйна, режиссуру, «натурные съемки» Дикого Запада. Велись напыщенные речи о «мифе американского фронтира». Поначалу я надеялась, что собравшиеся шутят, иронизируют в стиле Вулфмана, но, как выяснилось, нет.

Миф. Американский фронтир. Но не преграда для тех, кто жил в то время.

Я терпеливо ждала, когда Вулфман обернется или хотя бы посмотрит в мою сторону. Ждала, когда его собеседники угомонятся и разбредутся по домам. Мною овладел праведный гнев: мне совершенно не понравилась напыщенная лента – непонятно, почему она вызвала столько ажиотажа у зрителей.