Опасные советские вещи. Городские легенды и страхи в СССР

В мире, где случаи людоедства еще недавно были реальны, обвинение группы чужаков (татар, китайцев, евреев) становится способом рационализировать страшное преступление. Да, люди пропадают, но это делают чужаки. Ведь чужакам, согласно архаичным, но дожившим до наших дней представлениям, вообще свойственно не соблюдать «наши» нормы морали (см. главу 5) — и каннибализм лишь подтверждает их modus operandi. И когда мы кого-нибудь не любим просто за принадлежность к другой группе, мы начинаем говорить о «шашлычниках» или «лицах кавказской национальности», которые ловят автостопщиков на шаурму⁴⁷⁶. С ильно смягченным вариантом каннибальских сюжетов стали современные российские шутки о шашлычниках, которые ловят бездомных кошек на мясо: «купи 10 штук шаурмы и собери котенка». Впрочем, согласно тому же городскому фольклору 1990–2000‐х годов, чужой всегда будет оставаться немножко каннибалом:

Подходит милиционер к продавцу шаурмы проверять регистрацию и говорит, язвительно кивая головой на мясо:

— Ну что, твоя шаурма вчера лаяла или мяукала?

— Нет, она документы у меня проверяла.

Людоеды — это свои: каннибальский фольклор сытого общества

По мере того как война, террор и массовый голод уходили в прошлое, истории о евреях, татарах и просто незнакомцах, которые устраивают подпольные лаборатории по производству студня из детей и каннибальские «колбасные фабрики», теряли свою злободневность. По крайней мере, они уже не вызывали бурного обсуждения и не собирали возбужденные уличные толпы, жаждущие расправы с людоедами. На их место пришли другие истории. Рассказывались они детьми, и изображалась в них другая, в каком-то смысле еще более жуткая реальность.

В некоторых позднесоветских детских историях о каннибалах «чужаком», который устроил подпольную колбасную фабрику, оказывается не еврей, а собственный родитель жертвы. Одну такую страшилку записала школьница в 1989 году:

У одного мальчика мама приносила красное печенье и он хотел узнать как она его делает. И пошел заней. Вот он идет и видет мама идет в магазин и покупает простого печенья. Потом она заходит в пустой дом этот дом охраняли ей люди потому что если узнали чтонибуть то бы ходили по пустым домам. И вот она зашла мама мальчика но мальчика туда не пускали но он вырвался и побежал за мамой и видит она убивает людей и макает туда печенья и он спросил: мама ты зачем это делаешь а зачем ты за мной следил я хотел посмотреть как ты делаешь печенье оправдывался мальчик. Но тогда получай и она убила собственного сына. Но потом нашли ее и сдали в милицию⁴⁷⁷.

В указателе сюжетов детских страшных историй, составленном Софией Лойтер⁴⁷⁸, мы находим другой, тоже весьма распространенный сюжет, в котором ребенок отправляется за едой и пропадает, а потом мама или бабушка обнаруживают в котлетах или пирожках его ноготь. Именно такие истории фольклорист Вадим Лурье записал в 1987 году от 11-летних школьников из Ленинграда:

Жил-был мальчик и мама. Мама отправела его в магазин за булкой у мальчика был синий ноготь. Мальчик пришол в магазин, но булки не было. Продавец позвала его к себе домой и сказала, у меня дома было много булке. Мальчика долго не было дома. Мама сама ушла в магазин, и у увидела булку сделанную из мальчика. Мать узнала, что это ее сын⁴⁷⁹.

В этих историях говорится не только о том, что некто практикует изготовление еды из человеческого мяса: они утверждают, что ребенок может быть съеден своими собственными родителями, а родители могут стать каннибалами поневоле и соучастниками убийства собственного ребенка:

Послала мать дочь закупить колбосу. Пошла дочь навстречу ей старушка Старушка и говорит у меня есть колбаса у а девочки был красный ноготок. Старушка сделала из девочки колбосу. Пошла мать навстречу ей старуха и говорит: у меня есть колбаса пошли Она дала ей колбосу Мать сказала спасибо. Стала есть и видит в колбасе красный ноготок и поняла что старуха сделала из ее дочки колбосу⁴⁸⁰.

Довоенные и послевоенные истории, как правило, указывали конкретное местоположение жутких каннибальских производств. Жителям Тарту было известно, где находится «колбасная фабрика», а жители блокадного Ленинграда показывали детям место обитания «василеостровских людоедов». Дети 1980‐х годов рассказывали о каком-то условном мальчике, который ушел с анонимным торговцем или мясником с какого-то неизвестного рынка (рынка вообще, без конкретизации его местоположения). Оперируя абстрактными персонажами и реалиями, позднесоветские истории представляли собой скорее абстрактные поучительные истории, чем указания на конкретную опасность.