Опасные связи. Зима красоты

Она выбрала то платье, что на портрете, а к нему сборчатый воротник из брюссельских кружев, еще ни разу ею не надеванный, и недаром: Саския тоже вынимала его лишь по большим праздникам; уж верно, бабка Каппелей сильно попортила себе глаза, мастеря его в свое время. Ее короткие волосы скрутились от воды, как золотистые стружки. Встав перед большим зеркалом, она придирчиво оглядела себя с головы до ног. Потом достала драгоценные украшения, — я сроду таких не видывала, теперь понятно, почему Эктор столь усердно за ними охотился! — и надела их на грудь, на голову, на руки. Ох, сколько же их было! Не люблю я их — эти бриллианты. “Я тоже!” — прошипела она мне в лицо, а я даже и не заметила, что говорю вслух. Я не все понимала, Джоу, хотя кое о чем догадывалась. Ее губы подергивала еле заметная гримаса гадливости: “Бриллианты не горят, Хендрикье, их даже огонь не берет… а то и обходит”. — “Вот только кабы эти бриллианты не рассорили вас с ним, Вервиль остался бы цел и люди тоже”. Пойми, Джоу, ну не могла я смолчать. Она так побелела, что я подумала: “Ну, пришел мой смертный час!” Клянусь тебе, Джоу, эта женщина… она способна… ох, сама не знаю на что.

А потом она сняла все эти побрякушки и швырнула их в ветхий ларец; я узнала его, — в этом ларце ее мать хранила пару голубых вязаных пинеток и прядку светленьких, почти белых волос, и вдруг я вспомнила, что еще до Мадлен Саския родила мальчика, который умер в двухлетнем возрасте от крупа. Вот видишь, всегда есть кто-то, кого продолжают любить втайне, даже когда рядом есть новая, другая любовь; Изабель не смогла вытеснить из сердца матери этого младенчика…

“А теперь иди за ними!”

Когда она заговорила, я все еще раздумывала о том малыше и не сразу уразумела, что она требует к себе Эктора — Эктора и Шомона.

Ну и долго же мне пришлось уламывать стряпчего; сгоревший Вервиль отбил у него всю охоту к жизни. Эктор же был пьян, — непонятно, что с такого взять, но я уже смекнула, в чем тут дело: пришло время платить долги.

Шомон прятался в полутемной передней, я стояла за его спиной, а она — на верхней лестничной площадке. Уж эти Каппели! — нравится им заставлять людей подниматься к ним.

Эктор то багровел, то бледнел, и это его не красило, он был страшон, как черт.

А у меня прямо дух захватило: мне показалось, будто там, наверху, стоит Сам — в черном камзоле, с каменным выражением лица, что не покидало его с того самого злополучного дня, как он увидел свою дочь целующей затуманенное стекло; ах, боже мой, Джоу, до чего же все люди любят пытку воспоминаниями!

Стояла зловещая тишина, — знаешь, точно перед решающей битвой. И вдруг произошло… ну, чудо, что ли; да-да, я говорю, как думаю, я ведь не шибко ученая: Изабель встрепенулась и с улыбкой сказала: “Значит, ты сжег Вервиль… ну что ж, ты хорошо поступил, Эктор, ты оказал мне услугу”. Как повел себя Эктор? Да как кот на горячих угольях. Не часто, должно быть, она звала его на “ты”.

А Изабель уже чуть ли не смеялась: “Тебе все еще нужны бриллианты?” Бедняга не знал, что и думать; в пьяном угаре он разрывался между боязнью и желанием ответить “да” тому, на что она указывала левой рукой, что сверкало в открытом ларце.

Я чувствовала, как дрожит стоящий подле меня Шомон; на его лице ужас запечатлен от рождения, до чего же он ничтожен, этот человечишка! “Что она замышляет?” — проскрипел он.

«Отвечай же, Эктор, ты хочешь получить их?»

Он промычал наконец, что да, мол, он хочет, конечно, хочет!

«Ну что ж, иди, возьми их!»

И он пошел… как безумный, пошатываясь, он бросился вперед, его темно-багровые губы раскрылись, точно в любовном наслаждении — тьфу, от одного этого меня затошнило! — понимаешь, он решил, что наконец-то победил ее, одержал над нею верх; как подумаешь, с ума сойти можно! Ну почему такие мужчины, вроде него, вечно попадаются в ловушку к женщинам?! Это даже и не глупость; уж не знаю, что их побуждает ВЕРИТЬ чужим словам, если каждое их собственное слово — ложь.

И вдруг Эктор отшатнулся, вскинул руки к лицу, упал и с грохотом покатился вниз по ступеням. Шомон весь перекосился от ужаса, вот уж на кого смотреть противно, когда он пугается. Я взглянула на Изабель; она стояла совершенно спокойная, держа в руке кожаный хлыст отца, которым тот наказывал собак. А мне все еще виделось лицо Эктора, всем своим существом — а не только скрюченными от жадности руками — тянущегося к бриллиантам.

Изабель с равнодушным видом оправляла платье. “Мадам! — простонал нотариус, — вы же выбили ему глаз и рассекли губы!” Она только плечами пожала: “Ничего, привыкнет, вот увидите, к этому быстро привыкают”.

Шомон удалился, волоча за собою шатающегося маркиза; тот визжал и скулил, как побитый пес. Изабель бесстрастно заперла ларец и унесла его к себе в комнату. Она двигалась точно во сне. Хотя нет, не так — все ее осторожные движения напоминали повадки слепой.