Опасные тени прошлого

С детства Стефан был не робкого десятка, потому и воевал без страха. Кто мог знать, что досадное ранение в боях под Белгородом и короткий плен, из которого удалось бежать и примкнуть к наступающим советским войскам, сломают еще не начавшуюся толком жизнь молодого, полного надежд и амбиций паренька. Тогда, после плена и госпиталя, куда его отправили подлечиться, после бесконечных выматывающих допросов, ему все же разрешили вернуться на фронт, в ту же часть. С ней он и дошел до Германии, в августе сорок четвертого был снова ранен при освобождении Дрогобыча, но быстро встал в строй. А когда в конце мая сорок пятого возвращался домой, на одной из станций был высажен из вагона неразговорчивыми товарищами в форме НКВД. И снова начались допросы… Припомнили все: и первое ранение, и плен, и его происхождение, и арест отца. В итоге обвинение в измене Родине, шпионаже, приговор – пятнадцать лет лагерей…

И здесь, в Речлаге, большинство таких, как он.

Изнурительная работа на шахте, нечеловеческие условия жизни в бараке, а главное, чувство несправедливости превратили восторженного юношу из интеллигентной семьи в циничного, грубого и закаленного испытаниями мужика. Часто бессонными ночами, лежа на жесткой шконке, Стефан вспоминал утопающий в зелени садов городок на берегу Волги, родительский дом и письмо дяди Жоры, которое он случайно прочел, еще будучи школьником. Одна мысль не давала ему покоя: не привиделось ли ему то письмо и сколько в нем было правды?

Из письма Бориса Левандовского Влодеку Шпетовскому

25 мая 2017 года

«…Все идет отлично, хотя не так быстро, как нам хотелось. Контакт с нужным лицом установлен, и я практически у цели. Чертовски приятно, что эта архитекторша весьма симпатичная особа, так что моя миссия даже доставляет мне некоторое удовольствие…

Надеюсь, что больше никакие досадные недоразумения не помешают…

Не знаю, стоит ли описывать вам, пан Влодек, местные пейзажи и на редкость теплую погоду. Может, это скрасит ваше ожидание?»

Рыбнинск, август 1924 года

Лето 1924 года выдалось жарким. С самого утра припекало. Дождей не было больше месяца, засуха стояла такая, что даже Волга, казалось, обмелела. Листва в парке, через который сейчас спешил Игнатий Левандовский, выгорела и пожухла.

Однако на пороге костела в этот ранний час его уже ждала группа людей в форме, по синим нашивкам на которой ксендз сразу узнал сотрудников ОГПУ.

«Ну вот, началось, – подумал он и перекрестился, подняв глаза к статуе Христа над входом в храм. – Но я готов. Главное – сохранять спокойствие».

Один из ожидавших, худой, с оспинами на изможденном желтоватом лице, сунул Игнатию под нос бумагу – предписание на изъятие церковного имущества, представляющего ценность для государства.

Смерть Ленина, денежные реформы, формирование золотовалютного резерва – обо всем этом Левандовский читал в газетах. Многие церкви уже были полностью разорены Советами, закрыты, а то и разрушены.

Он молча прочитал бумагу, отпер дверь и пропустил «товарищей» в костел. Принес из алтарника опись, составленную еще в 1918 году, передал ее этому, в оспинах, который явно был старшим и раздавал команды остальным.

– Нам нужен еще кто-то из служителей, чтобы подписать акт изъятия. – Огэпэушник говорил сиплым, неприятным голосом, покашливая. Видно было, что он не здоров. – Давай, зови кого-нибудь.

– Сейчас подойдет служка, Яцек, мы с ним и подпишем, товарищ начальник, – спокойно ответил Левандовский, наблюдая, как споро пришедшие снимают со стен иконы в дорогих окладах, засовывают в мешки подсвечники, чаши для святой воды, другую утварь. Один из сотрудников сверялся с описью и ставил в ней галочки. Другой, молодой, деревенского вида парень, схватил кадило и размахивал им, гримасничая и посмеиваясь.

Старший резко оборвал его забаву:

– Матвей, не паясничай, лучше осмотри все закоулки, не припрятал ли наш поп свое добро по углам.

Тот сразу сник, сунул кадило в мешок и кинулся шарить по углам, заглядывать под скамьи, собирая пыль.

Пришел Яцек, немолодой невысокий поляк в очочках на мелком лице, робко встал в сторонке, крестясь и причитая:

– Матка Боска, что ж такое творится…

– Успокойся, Яцек, на все воля Божья, – приободрил его Левандовский, с тревогой наблюдая, как двое огэпэушников пытаются раскачать одну из статуй, украшавших центральный проход.

– Товарищ начальник, – ксендз обратился к старшему, – вы же не будете бить статуи святых? Они не представляют никакой материальной ценности, только некоторую художественную. Но если ваши спутники уронят их, то и это будет утрачено навсегда.

Короткий приказ – и статуи были оставлены в покое. Игнатий облегченно вздохнул, незаметно перекрестился.