Опасные виражи

– Ни питьём, ни пищей, ни делами душа не насыщается, – промолвил медленно Филиус. – Не насыщается она ни воздухом, ни природой, ни искусством. Поскольку она представляет собой частицы внутреннего света, живущую в тёмном теле, ей необходим внешний свет, струящийся с небес. Когда Дух Святой в виде молнии войдёт в тёмное человеческое тело, душа почувствует его дурманящую теплоту и невесомую лёгкость, сольётся с ним и побудит изменившегося человека петь или танцевать от наполнившей её радости.

– Но ведь молния убивает! – громко сказала Фиорентина. – Если человека поразит удар молнии, он мгновенно умрёт.

– Я не сказал – «молния», – улыбнулся Филиус. – Я сказал – дух святой в виде молнии. Когда дух святой сошёл на пятьдесят человек, ждавших Его в одной комнате, у них было ощущение, как будто они напились вина и пошли на городские улицы проповедовать Евангелие на незнакомых языках.

– С вами не соскучишься! – весело сказала Клаудия. – Вы такой большой умник, что я слушала бы вас целый день!

– А потом бы устали и сказали, что у вас болит голова!

– А вот и «Кьянти»! – радостно сказал Просперо, принеся из кухни бутылку и нарезанные ломтики бисквита. – Угощайтесь, чем бог послал и пусть это угощение пойдёт вам на пользу.

Откупорив бутылку, он наполнил бокалы искристым вином и поставил блюдце с ломтиками бисквита на стол.

– Говорят, что всё полезно, что в рот полезло, – сказал он довольно, выпив вина и закусив ломтиком бисквита.

– А я говорю, что бесполезно всё, что в него полезло, – сказал пренебрежительно Филиус, подвинув бокал, но, не выпив пока из него. – Может ли быть полезной пища, которая превращаясь в каловую массу, прежде чем выйти через задний проход, лежит в животе, придавая ему удельный вес? И может ли быть полезным питьё, которое превращается в мочу и, выходя через половые органы тонкой струйкой, делает нас хронически зависимыми от туалета?

– Что же делать, если мы так устроены? – Просперо выпил второй бокал «Кьянти» и, закусив ломтиком бисквита, с удовольствием чмокнул губами. – Зато питьё и пища придают вкус и делают наше существование приятным.

– Сладкая конфета не делает наше существование сладким, – возразил Филиус. – Она временно придаёт ему сладкий вкус и только. Наше существование ни сладкое, ни горькое, а однообразное и монотонное, как катящийся по полу разматывающийся постепенно серый ниточный клубок.

– Вы пессимист! – убеждённо сказала Фиорентина. – От ваших мрачных рассуждений вянут уши и в голове собираются тучи!

– Все оптимисты – дураки, – уверенно произнёс Филиус, выпив «Кьянти» и отведав ломтик бисквита. – Не способные мыслить абстрактно, они думают только о том, что видят, придают значение тому, что делают и, сами того не замечая, впадают в зависимость от окружающих вещей и предметов. Становясь рабами обстановки, в которую они ежедневно попадают, они постоянно засоряют свои мозги знаниями и эгоистичными желаниями и, придавая значение тому и другому, называют себя творцами, хотя на самом деле просто перемещаются в пространстве и во времени и, с точки зрения Бога, являются носителями своих бренных тел с рано или поздно заканчивающимся дыханием в ноздрях.

– Вы очень мрачный человек! – Фиорентина убеждённо взмахнула рукой. – Послушав ваши рассуждения, у меня пропало всякое желание жить!

– Он сказал правду, – Обратился к ней Просперо. – Правда не нравится никому и её не принято говорить.

– Почему же он делает то, что не принято? – с интересом спросила Клаудия, которой Филиус, несмотря на его не нравящиеся ей рассуждения, нравился всё больше. – Потому что ему нравится говорить правду или потому что не нравится вести себя так, как принято?

– Я такой, какой я есть и мне неважно, что обо мне говорят или думают другие, – Филиус презрительно улыбнулся. – Сартр говорил, что ад – это не геенна огненная, а другие люди. Эти другие существуют для меня только тогда, когда они попадают в моё поле зрения. Когда мои глаза закрыты, их нет и мне неохота открывать глаза, чтобы их видеть. Но, к сожалению, глаза на рассвете открываются сами, и я с нетерпением жду окончания дня, чтобы их закрыть.

– С такими мыслями нелегко жить, – заметил Просперо. – Вам, наверное, очень одиноко, не так ли?

– Я чувствую космическое одиночество или пустоту, что для меня одно и то же. Космическая пустота бесконечна и эту бесконечность я ношу в себе. Это делает меня бесконечным, но, к сожалению, не вечным. К счастью, моя пустота не заставлена материальным хламом и свободна от товарно-денежных отношений, которым подвержены обитатели земного мира, поэтому моё одиночество лёгкое, и я бы сравнил его с состоянием полёта птицы в неизвестном направлении, причём птицей и небесами я являлся бы одновременно.

– Но, вы же находитесь среди людей, – возразила Клаудия, не сводя с Филиуса восхищённого взгляда. – Вы также едите, пьёте, вступаете в социальные отношения и развлекаетесь для того, чтобы отвлечься от дел, вызывающих усталость и напряжение. Не можете же вы всё время находиться в комнате и, не выходя на улицу, витать в заоблачных высях?