Правду говорить не всегда хорошо. Если вымолвить нечаянно такое слово, которое тронет или обидит собеседника, то его самолюбие взбунтует против вас. Значит, надобно говорить осторожно и чужим грехам приписывать имя добродетелей, которые с ними хоть какое-нибудь сходство имеют. Например, если человек скуп — найдите, что он бережлив и домовит, если он расточает свое имение — объясните, что он щедр, о лицемере скажите, что он благочестив и богобоязлив. И таким способом вы удовольствуете любочестие и суеверие всех людей.
Во всех ваших предприятиях делайте вид, будто для вас нет в них никакой выгоды и что вы делаете все только для услуг отечеству…
Порошин отложил рукопись. Эти советы были не для него. Однако придворная жизнь, как и думал Никита Иванович, показалась ему понятнее. И стало совершенно очевидно, что он должен много читать, если желает быть достойным своей новой должности. Во все времена народы заботились о воспитании юношества. Порошин принялся за книги. Он изучил трактат о совершенном воспитании детей знатного рода и шляхетного достоинства, сочиненный аббатом Беллегардом и на русский язык переведенный Сергеем Волчковым. Автор видел только два пути к счастью человека — на войне служить или при особе государя быть — и, как духовное лицо, не очень упирал на военную карьеру, а больше наставлял, как проходить поприще придворной службы. О том, каким должен быть требуемый сей книгою человек, гласили пятьсот два правила, но читать их все Порошин поленился — его воспитаннику такие сведения были не нужны, а сам он дворцовым духом пропитываться не желал.
Один совет показался ему полезным.
„Умные разговоры подобны кремням, — писал аббат, — которые из холодного и крепкого своего корпуса огненные искры дают, ежели один о другой ударить… Обходительство с двумя или тремя умными людьми лучше науки всех школьных мастеров и педантов („вралей“, — разъяснил переводчик). Откровенные таких мудрых людей разговоры отворяют у человека природным неведением запертый ум и больше в один час покажут, нежели человек в три дня из книг научиться может“.
В книге французского философа Мишеля Монтеня „Опыты“ Порошин прочитал, что в древнегреческих Афинах умели хорошо говорить, а в Спарте — хорошо действовать. Там учили разбивать обманы словесных хитросплетений, здесь — сбрасывать путы страстей и сопротивляться ударам судьбы; там заботились о словах, здесь — о деле, там непрестанно упражняли язык, здесь — душу. Не удивительно поэтому, что когда Антипатр потребовал у спартанцев заложниками пятьдесят детей, они ответили не так, как могли бы ответить мы, и предложили: лучше возьмите сто взрослых мужчин. Столь высоко ставили они воспитание, получаемое детьми на их родине, и опасались, что дети-заложники не получат его, будут плохими гражданами.
Порошин узнал также, что старшие сыновья персидских царей, которых впоследствии ожидала власть в государстве, воспитывались по-особому. Новорожденного отдавали на попечение не женщинам, а евнухам, заслужившим доверие царской семьи. Они растили мальчика здоровым и на восьмом году начинали приучать к верховой езде и охоте. В четырнадцать лет ему назначали четырех воспитателей — самого мудрого человека в Персии, самого справедливого, самого умеренного и самого доблестного. Первый учил его верить в бога, второй — никогда не лгать, третий — властвовать над своими страстями, четвертый — ничего не страшиться.
Из рассказов немца-профессора Якова Штелина, учителя Петра Федоровича, Порошин знал, какое образование получил бывший государь, точнее — насколько был он малообразован.
Шести лет у себя в Голштинии начал Петр солдатскую службу, стал ходить в караулы — крошечный мальчик! Маршировка, развод, ротный смотр, парад были его любимым занятием и развлечением, других он знать не хотел. С ним пытались заниматься латинским языком — в те годы латынь открывала дорогу к учености, — принц не учил слов и не запоминал объяснений.
На десятом году отец произвел Петра в секунд-лейтенанты — мальчик заплакал от восторга и выбросил в окно латинские книжки.
Тринадцати лет, в декабре 1741 года, он поехал в Россию — императрица Елизавета Петровна, тетка его, сестра матери, задумала оставить ему после себя российский престол. Да, собственно, другого выбора у нее и не было.
По отцу Петр мог предъявить права и на шведскую корону, и о ней придворные голштинцы думали с удовольствием. России никто из них не любил, и нелюбовь эта передалась мальчику. Воспитатели принца — Брюммер, Берхгольц, лакей Румберг, егерь Бастиан — поехали в свите Петра только потому, что надеялись разбогатеть в дикой северной стране, о сокровищах которой среди немцев слагались легенды.
В Петербурге голштинского принца объявили великим князем и наследником престола, а по военной части подполковником Преображенского полка — полковником была императрица Елизавета — и командиром первого лейб-кирасирского полка.