Опасный дневник

«Если в таких повседневных записках, — думал Порошин, — кому-нибудь что-то покажется маловажным, нужно ответить, что иногда и неважные вещи лучше, нежели настоящие дела, изображают нрав и склонности человеческие, особливо в нежной молодости. Нельзя требовать от меня совершенства стиля. Пишу я справедливо и беспристрастно. Эти достоинства украшают историю, и я буду наблюдать их с наисовершеннейшей точностью».

Порошин решил записывать каждый вечер то, что произойдет в течение дня, и делать это после того, как заснет великий князь и у дежурного воспитателя окажется свободное время.

Конечно, при поспешном письме в стиле нечего будет искать великой красоты, но разве для этих записок в ней суть? Впрочем, ведь будет писаться и не история его высочества, а только дневник, на основе которого эта история позже будет составляться. В его заметках, наверное, немалое число страниц займут такие мелочи, упоминание о которых доставит радость лишь составителю, когда он будет перечитывать свой правдивый рассказ, а прочие останутся к ним равнодушны. Что ж, при обработке можно будет мелочи и выкинуть.

Взяв кипу синей плотной бумаги, Порошин отсчитал десять листов и перегнул их пополам — получилась тетрадь, еще десять листов — вторая. В таких он будет писать начерно дневные записи, а потом перебелит на полный формат. И оставит большие поля для поправок читателей, вернее, одного читателя — великого князя Павла Петровича. Отныне он должен будет видеть свои хорошие и дурные поступки на столбцах новой летописи.

Порошин достал иголку с ниткой и занялся шитьем тетрадей [1]

Глава 5. Будни

Предвидим, рассудив мы детски разговоры,

Отрадою ко всем сияющие взоры,

Что будешь подданным веселие, покров,

В правлении пример, во брани страх врагов.

А. Сумароков

1

Павел просыпался рано — в шесть утра, в начале седьмого. Камердинер, спавший в его опочивальне, подавал ему платье, а заслышав шорох и тихий разговор, входил дежурный кавалер. Ночью он дремал на раскладной кровати у дверей опочивальни великого князя.

Течение дня было расписано по минутам, и Павел, охотник следить за часами и все делать стремительно, легко приспособился к своему распорядку: подъем, чай, уроки, игры, дела по флоту, с которыми к нему приходили адмиралы, подписывание бумаг, прием посетителей. Затем обед в довольно большой компании служивших при нем офицеров и гостей, снова уроки, игры, посещение императрицы, куртаг — придворный день, точнее, вечерний прием на половине государыни, — спектакль или маскарад, ужин и сон. По воскресеньям — чтение Евангелия с отцом Платоном и слушанье в церкви обедни. Прогулки не предусматривались, их почти не бывало.

Занятиям отводилось не много времени, потому что его попросту не хватало: мальчик наравне со взрослыми был подчинен общему режиму дворца и учился в часы, свободные от придворных церемоний. На половине ее величества он бывал пять вечеров в неделю: понедельник — французская комедия, среда — русская, четверг — опять французская, пятница — маскарад, воскресенье — обедня в дворцовой церкви и вечером куртаг, то есть разговоры, карты, биллиард. Только нездоровье избавляло Павла от этих непременных развлечений и от сопровождавшей их томительной для него скуки.

Тем не менее иногда возникали проекты увеличить придворные обязанности Павла.

— Не развязен наш великий князь, — сказал однажды Порошину Остервальд. — Людкости в нем нет, застенчив. Надо бы дать идею Никите Ивановичу, чтобы на нашей половине дважды, например, в неделю устраивать куртаг. Ходила бы публика, она бы великого князя узнала, и он бы к обхождению привык.

Порошин горячо возразил:

— Великий князь ходит на половину государыни, куртаги ему знакомы. Если же дозволить дважды в неделю к нему съезжаться, это может отвлечь от ученья. К нему, как к наследнику престола, приезжать станут, и отсюда родятся ласкательство, угождение, зависть. Видя себя столь часто большим и главным, не захочет он к нам в меньшие идти и уроки учить. Но, допустим, начались у нас куртаги, узнала цесаревича публика — какой отсюда ждать прибыли? Он еще дитя, не имеет знаний, коими блистать мог бы. Надобно нам стараться украсить его достоинствами и нужными знаниями и лишь после того допускать публику. Тогда дело другое, застенчив он, конечно, не будет.

Остервальд внимательно выслушал весь монолог и пошел прочь, поняв, что Порошин сумеет убедить Панина не устраивать куртагов.

Порошин рассказал о проекте Остервальда учителю богословия отцу Платону, и тот решительно отверг предложение устраивать куртаги на половине великого князя.