Опасный дневник

— Наш ученик, — сказал он, — горячего нрава, он понятлив, но легко отвлекается от объяснений. И ныне разные придворные обряды и увеселения немалым служат препятствием к ученью. Что же будет, если у нас еще и куртаги начнутся! А ведь сие сделаться может! Государыня в воспитание великого князя не входит, его превосходительство Никита Иванович, сказать правду, сам к гуляньям склонен, пусть и обременен министерскими делами и своей воспитательской должностью. Не надо ему и докладывать. А Тимофею Ивановичу я свое мнение скажу. Пусть помолчит о куртагах. Не к месту, не ко времени теперь они.

— Спасибо, отец Платон, — сказал Порошин. — Развлечений у нас очень много. Есть от них и польза, если говорить о театральных пьесах, но больше пустой болтовни, среди которой сплетни родятся.

— Великий князь, — продолжал законоучитель, — к набожности расположен. Императрица Елизавета Петровна окружила его весьма набожными женскими особами. Но затем оказался великий князь пристрастным к военной науке. Как это произошло?

— Причину такой склонности отыскать не могу, — сокрушенно ответил Порошин. — Что есть она — ведаю и стараюсь великого князя от круга сержантских обязанностей уводить к пониманию тактики и подвигам великих полководцев.

— Понимаю и одобряю, — сказал Платон. — Трудная у вас комиссия. Вся беда в том, что маршировка — это просто и всем видно, а для тактики надобны терпение и много знаний. Цесаревич же часто переходит с одного предмета на другой, не имея долгого к одной какой-либо вещи внимания. И не в осуждение, но истины ради замечу, что он всякою в глаза бросающей наружностью прельщается больше, нежели углубляется во внутренность.

Это было верное наблюдение. Павел прельщался ровной красотой военного строя, был без ума от картин развода караулов и парадов, отлично разбирался во всех деталях обмундирования солдат и офицеров, в амуниции и в оружии.

Себе он усвоил военную выправку, держался очень прямо, не сгибая спины, и когда Никита Иванович смотрел на него во время урока танцев, это бросилось ему в глаза.

— Надо исправлять походку великого князя, — озабоченно сказал он Порошину. — Заставляйте его ходить не по-солдатски, и когда он к такой манере приучился? Пусть ходит как статские благородные люди идут — прямо, вольно, осанисто.

— Слушаюсь, Никита Иванович, — ответил Порошин. — Легко статься может, что государь и в самом деле строевой парадный шаг себе усвоил. Он в маршировании толк понимает. Намедни, как полки гвардии шли мимо наших окон на парад, он изволил заметить графуГригорию Григорьевичу Орлову, что Семеновского полка солдаты маршируют худо. И граф с ним был согласен.

…Вероятно, можно было объяснить любовь великого князя к солдатскому строю влиянием отцовской крови — Петр Федорович любил прусский парадный шаг и все фокусы строевой выучки. Но и Панин и Порошин знали, что в крови его истинного отца, Сергея Салтыкова, не было никаких атомов, способных развить склонность к офицерским упражнениям, а изучать состав материнской крови им в голову не пришло. Между тем ангальтские принцы — отец, дед и прадед российской императрицы Екатерины Алексеевны — были знатоками муштровки солдат, и разве материнское начало с такой прочной наследственностью не могло взять верх над безалаберностью Салтыковых?!

Увидит Павел на столе кучку орехов и рассыплет ее, а потом выравнивает орехи в ряды по четыре в каждом. Это — солдаты, а впереди орех — офицер. На токарном станке лежат гайки — в его воображении они становятся войском. Он вносит порядок в хаос и выстраивает гайки двумя шеренгами. Смотрит на них — и отходит в поисках других предметов, которые нужно расположить в воинской манере. Вот шашки. И они — в строй. Каждая занимает свою клетку. Разграфленная доска успокаивает чередованием черных и белых квадратов. Ритм, строй, порядок — повиновение…

Штат у великого князя был немалый. Под общей командой Никиты Ивановича Панина его составляли кавалеры наследника Порошин и Перфильев, информатор Остервальд, субинформатор Пастухов, учитель богословия иеромонах Платон, учитель рисовального художества поручик Греков, учитель танцев Гранже. За великокняжеским здоровьем наблюдали лейб-медик Карл Федорович Крузе и лейб-хирург Вилим Вилимович Фузадье. В штат входили также брат и сестра Титовы, СавелийДанилович и Анна Даниловна, карлики его высочества, и дальше — камердинер Дмитрий Демьянович, официанты, камер-лакеи и просто лакеи.

К прислуге своей Павел относился неровно. Ему ничего не стоило обвинить своих лакеев в воровстве, сказав, например, будто они не ставят к ужину сыр оттого, что берегут его для себя. Но он же упросил государыню дать офицерский чин лакею Полянскому и назначить его адъютантом к одному из генералов. Как-то Павел приказал подать себе зеленый бархатный кафтан. Камердинер доложил, что этот кафтан стар, не лучше ли принести другой. Мальчик накричал на него. Когда камердинер ушел в гардероб, Порошин сказал: