Опасный выбор

— Чего ты? — спросил Матвей, когда нам принесли еду. — Мне опять отвернуться? — он уже забыл про Леру, про мужика в пробке, про всё на свете и просто наслаждался вечером со мной, как и планировал. Держал меня за руку и улыбался манящими серыми глазами в тёмных ресницах.

— Что? — не поняла я, возвращаясь в реальность. — Зачем отвернуться?

— Чтобы тебя не смущать, — он кивнул на салат и отпустил мою руку «кушать». — Давай-давай, а то остынет.

— Салат остынет? — засмеялась я.

— Угу, — он весело принялся за своё мясо.

Ужин был прекрасным. Матвей шутил, рассказывал забавные истории с работы, расспрашивал меня про архитектуру, про учёбу, кормил десертами, подливал горячий чай, целовал ещё горячее, и привёз домой ровно к девяти.

Встал подальше от подъезда, подальше от фонарей и ещё минут десять «снимал» оставшиеся поцелуи с со своего… точнее, с моего «лицевого счёта». Мы чуть не перебрались на заднее — кожа под нами просто пылала. А на моей коже пылало его дыхание. И даже лёжа в постели я всё ещё ощущала его.

Я засыпала с его именем.

Но сны рождались тревожные, тёмные. В них кричали, разбивали стёкла, вытягивали Матвея наружу, отрывали его от меня, а он рвался с поводка, как бешеный пёс, рычал, переворачивал машины и с грохотом швырял их об дома. И дома не выдержали, они стали рушиться так близко и громко, что я проснулась, и долго лежала без сна, прислушиваясь — не трещат ли стены по швам.

Но звучала только сирена со стороны двора.

А утром я узнала — почему.

Глава 16

Новости

— Привет, Дашук, — поздоровалась соседка, когда я прошмыгнула утром в ванную — на сборы. Видок был не самый здоровый, после кошмаров, и я скромненько прикрылась, ладонью, типа я глаза тру:

— Здрасте, тёть Валь.

Чего это она с утра пораньше пороги топчет? — думала я, умываясь и вспоминая пронзительный мамин взгляд, которым она меня сейчас одарила. Добрый знак — мама поглядела суетливо и заботливо, видимо, тёть Валя рассказала ей очередную страшилку и, сама того не замечая, сбила градус обиды на нерадивую дочь.

Всё-таки, обида обидой, но когда у живущих рядом происходит что-нибудь по-настоящему страшное, например опасная болезнь или травма, все наши «душевные страдания» кажутся сущей ерундой.

Значит, сегодня-завтра мы с мамой снова будем подружки. Это замечательно! — я нацепила джинсы и пошла завтракать. — Честно говоря, — размышляла я сонно, — все эти молчанки здорово вытягивают силы, кажется, проще было бы один разок хорошенько напрячься и поговорить, подойти первой, но всегда что-то останавливает. Внутри как стена встаёт. Кажется, если разрушить её, переступить гордость и попросить прощения — личные границы тоже разрушатся и больше не восстановятся. Есть у меня права, в конце концов, или нет? Почему я должна в восемнадцать лет отчитываться, как школьница? Где я и с кем, и зачем, и почему, и когда вернусь, и так далее. Если я разрушу эту стену и начну объяснять маме свои личные дела и мотивы, значит, буду оправдываться. А начать оправдываться — значит признать, что у меня этих прав нет, и нет личной свободы. Поэтому я никогда не подойду к ней первой. Она обиделась — она пусть и подходит. Я не обижалась на неё. Я жила свою жизнь, как умею, как хочу. И не виновата, что ей что-то не нравится.

Мне вот тоже не нравится, что сейчас у нас в прихожке торчит тёть Валя, и трещит, как сорока о соседских разборках, пока я завтракаю, но я же не выгоняю её. Я уважаю мамину свободу. Хочет, пусть слушает эти ужасы, — я тоже невольно прислушиваюсь, чтобы убедиться, что я права и там правда ужасы.

— … и Юра и младший, этих, забыла, как его там… Тысяцких сынок, ну…

— Костя? — подсказывает мама.

— Ага-ага! Костик, точно-точно, и он туда полез, отбивать… Марья говорит чуть не с постели побежал, видать, вызвал кто, или услышал может. Своих выручать…

Закипел чайник и болтовня тёть Вали на время заглушилась им. Я залила чайный пакетик и сонно макала его туда-сюда, мучила, как ведьму в эпоху инквизиции, чтобы поскорее заварился, ну, или признался, что он колдун.

Наколдуй мне бодрость… — зевала я, и вдруг различила знакомые звуки из прихожей: «Фуриных» — отчётливо произнесла соседка.

Сон как рукой сняло.

Фура — это же дворовое прозвище Матвея!

Я бросила топить пакетик и подошла немного к дверному проёму. Прислушалась, при чём там Фурины? Тёть Валя причитала:

— … сынка, да вот, чего ожидать ещё? Может задолжал им? Не знаю, и знать не хочу! Тёмные делишки. Вот и поплатился, видит Бог. Грохот был страшный, я уже спала. Ты же знаешь, я к десяти всегда уж лягу. В моём возрасте только режим и спасает, а какой тут режим, когда за окном бандиты лютуют, спрашивается?! В девяностые… — и неугомонная соседка отвлеклась на несколько случаев из её молодости, я еле дождалась продолжения. Что же там про Фуриных? — грызла я ноготь, удерживаясь из последних сил, чтобы не побежать в прихожую и не выколотить из соседки ответ.