Опавшие листья

«Ряженая революция»: и она кончилась. Только с окончанием революции, чистосердечным и всеобщим с нею распрощанием, – можно подумать о прогрессе, о здоровье, о работе «вперед».

Эта «глиста» все истощила, все сожрала в кишках России. Ее и надо было убить. Просто убить.

«Верю в Царя Самодержавного»: до этого ни шагу «вперед».

(за другими занятиями).

* * *

Когда Надежда Романовна уже умирала, то все просила мужа не ставить ей другого памятника, кроме деревянного креста. Непременно – только дерево и только крест. Это – христианка.

Не только «почти ничего» (дерево, ценность), но и – временное (сгниет).

И потом – ничего. Ужасное молчание. Небытие. В этом и выражается христианское – «я и никогда не жила для земли».

Христианское сердце и выражается в этом. «Я не только не хочу работать для земли, но и не хочу, чтобы земля меня помнила». Ужасно… Но что-то величественное и могущественное.

Надежда Романовна вся была прекрасна. Вполне прекрасна. В ней было что-то трансцендентное.

* * *

– Может быть, мы сядем в трамвай: он кажется сейчас трогается…

– Ха! ха! ха! ха! ха! ха! ха! ха!

– Он и довезет нас до Знаменской…

– Ха! ха! ха! ха! ха! ха! ха! ха! ха! ха! ха! ха! ха! ха! ха! ха!

(опыты).

* * *

Да жидов оттого и колотят, что они – бабы: как русские мужики своих баб. Жиды – не они, а оне. Лапсердаки их суть бабьи капоты: а на такого кулак сам лезет. Сказано – «будешь биен», «язвлен будешь». Тут – не экономика, а мистика; и жиды почти притворяются, что сердятся на это.

(выпустил из корректуры «Уединенное»).

* * *

«Разврат» есть слово, которому нет соответствующего предмета. Им обозначена груда явлений, которых человечество не могло понять. В дурной час ему приснился дурной сон, будто все эти явления, – на самом деле подобные грибам, водорослям и корням в природе, – суть «дурные», уже как «скрываемые» (мысль младенца Соловьева в «Оправдании добра»); и оно занесло их сюда, без дальнейших счетов и всякого разумения.

(Эйдкунен – Берлин, вагон).

* * *

Раза три в жизни я наблюдал (издали, не вблизи) или слышал рассказ о матерях, сводничающих своих замужних дочерей. Точно они бросают стадо к… на нее как с… Никогда не «прилаживают к одному», не стараются устроить «уют», хотя бы на почве измены.

Вся картина какого-то «поля» и «рысканья». Удивительно.

Еще поразительнее, что таких жен, все зная о них, глубоко любят их мужья. Плачут и любят. Любят до обожания. А жены, как и тещи, питают почти отвращение к несчастному мужу. Тут еще бóльшая метафизика. Между прочим, такова была знаменитая Фаустина senior[62], жена Антонина Благочестивого. Она сходилась даже с простолюдинами. А муж, когда она умерла, воздал ей божеские почести (divinatio) и воздвиг ее имени, чести и благочестию – храм.

На монетах лицо ее – властительное, гордое. На темени она несет маленькую жемчужную корону (клубочком). По-видимому, хороша собой, во всяком случае «видная». Лицо Антонина Пия – нежное, «задумчивое», отчетливо женственное.

Он – родоначальник добродетелей и философии.

Я знавал двух славянофилов, испытавших эту судьбу. Комично, что один из них водил своего старшего сына (конечно, не от себя) смотреть памятник Минина и Пожарского, и все объяснял ему «русскую историю».

(на представлении переводной пьесы на эту тему; пер. Е. А. Егорова).

* * *

Все это тянется как резинка и никакого индивидуального интереса. Только наблюдаешь общие законы (проститутки).

– Мы – мостовая. Каких же надписей ты на нас ищешь?

(о проституции; еду в Киев, † Столыпина).

* * *

Несмотря на важность проституции, однако в каком-то отношении, мне не ясном, – они суть действительно «погибшие создания», как бы погаснувшие души. И суть действительно – «небытие»; «не существуют», а только кажется, что они – «есть».

(вагон) (еду в Киев).

* * *

О девстве глубокое слово я слышал от А. С. Суворина и от А. В. Карташова.

Первый как-то сказал:

– Нет, я замечал, что когда девушка теряет девство (без замужества), то она теряет и все. Она делается дурною.

Конечно, он ни малейше не имел в виду обычных нравственных суждений, и передал наблюдение «чтó бывает», «чтó случается», «чтó дальше следует».

Карташов сказал, когда – в их же присутствии – я сказал о двух барышнях типа вечных девственниц (virgo aeterna):

– Ведь они никогда не выйдут замуж: непонятно, почему они или почему вообще такие не бросят свое девство, кому попало, – и, вообще все равно, кто возьмет?

У меня было философское об этом недоумение.

Он ответил: