Опер с особым чутьем

Он не стал донимать расспросами расстроенную девушку, молча вел машину. Павел начинал ориентироваться в этом городе. Две центральные улицы – Ленина и Пролетарская, две перпендикулярные – Щорса и Октябрьская, а все остальное – фактически периферия, бараки и частные дома, разбросанные по обширной площади. Район, где проживали Душенины (а также Каплины и прочие достойные горожане), был единственным приличным в городе. Он требовал обновления, многие дома и объекты – реконструкции, однако здесь было приятно находиться. Восстановительные работы начинались именно отсюда. Полпути девушка молчала, потом вздохнула, решилась рассказать:

– Мы больше трех лет прожили в эвакуации… Моему брату Сереже было восемь, когда это случилось… Нас увозили в район станции Мги. Эвакуироваться в Ленинград было поздно, немцы уже отрезали дороги. Наши войска отступали, на дорогах творился хаос… Самолет пикировал на колонну, я его прекрасно помню, вижу, как сейчас, глаза пилота за очками – холодные, злорадные… Он выпустил очередь и взмыл в небо, долетев почти до земли… Мы находились в кузове – я, Сережа и мама. Отца не было, он задержался, обещал приехать позднее. Этот ужас никогда не забыть. В машине было много людей. Меня закрыл собой незнакомый мужчина, не намеренно, так получилось, в него попали пули… Людей косило, кто-то вывалился из кузова. Мама кричала, стала прикрывать собой Сережу. Потом оказалось, что опоздала, прикрывала уже мертвого… Маму ранило в обе ноги, водитель потерял управление, машина свалилась в кювет, перевернулась. Я потеряла сознание, очнулась от воя мамы. Нас вытаскивали из кучи тел, выжили несколько человек. Мама какое-то время была в сознании, билась в припадке, я никогда ее такой не видела. Она пыталась вытащить Сережу, но тот был мертв, его убил этот фашист на самолете… Но мама не понимала, пыталась привести Сережу в чувство, злобно кричала на тех, кто ее оттаскивал. Моя психика выдержала, ее – нет… Мы жили в тылу, мама лежала в госпитале, я ее постоянно навещала. Приехал отец, но он не мог долго быть с нами, работал в тамошних структурах по партийной линии, постоянно разъезжал… раны на ногах мамы зажили, но она стала отдаляться, сделалась замкнутой, чужой. Так и не смирилась с гибелью Сережи, это и повлекло расстройство психики. Все происходило постепенно, случались прояснения. Отец добывал лекарства, приводил докторов. Но состояние ухудшалось. Поначалу это было тихое помешательство, мама переставала узнавать людей. Срыв случился лишь однажды – и снова по вине самолета… Обычно не летали, а тут прошли прямо над домом. Она запомнила этот рев, когда на нас пикировал штурмовик, он связался в мозгу с гибелью Сережи. Только через неделю мама успокоилась, еще больше замкнулась. Иногда вставала, ходила по дому, делала какие-то дела. Вдовин освободили, мы решили вернуться – отцу предложили должность. Маму обманули, каюсь, убедили, что дома она увидит Сережу. Такое ощущение, что за это она возненавидела нас. Перестала разговаривать, реагировать на раздражители. У отца хорошие отношения с Иваном Валентиновичем, он разрешил держать маму дома. Но рецидив не исключал, постоянно говорил про это… В общем, для одних праздник, для других тихий ужас… А мой шрам, – Маша осторожно коснулась поврежденного участка лица, – тоже с того времени остался. Вылетела из машины, когда она перевернулась, очнулась – все лицо в крови…

– Практически не заметно, – пробормотал Павел. – Вашу внешность он не портит.

– Да, украшает. – Маша невольно улыбнулась.

Игорь Леонидович находился дома, метался, как волк по клетке. Он уже позвонил в больницу, переговорил с Мясницким. Спокойнее от этого не стал. Руки у Душенина были перевязаны, кровотечение остановилось. Он глотал горстями какие-то таблетки, мутнеющий взгляд остановился на серванте – и человек словно прозрел. Достал бутылку коньяка, поставил на стол.

– Благодарю, Павел Андреевич, что составили компанию моей дочери. Не откажитесь от угощения.

– Откажусь, Игорь Леонидович. – Павел не без сожаления оторвал взгляд от коньяка. – Служба, рабочий день еще не кончился. Давайте в другой раз.

– Хорошо, ловлю на слове. Заходите.

Маша проводила его до прихожей, тоже поблагодарила, опуская глаза.

– Вы же придете еще, Павел Андреевич?

Не торопился ли он отбрасывать прошлое? Весь день ловил себя на мысли, что ему приятно находиться рядом с этой девушкой. Горин скупо улыбнулся, пообещал заглянуть и заспешил на работу.

– И где нас носит в рабочее время? – ядовито осведомилась Кира Латышева, когда он, хлопнув дверью, ворвался в отдел. Женщина сидела за столом, заполняла бумаги, тщательно слюнявя карандаш. Куренной раздавил в консервной банке окурок, оторвался от окна.

– Явился не запылился…

– Сам отправил, Вадим Михайлович. – Павел поведал о драматических событиях в доме Душениных и о поездке в клинику.

– Страсти-то какие… – поцокала языком Кира. – Но в целом неплохо провел время в женском обществе, верно? – Женщина отложила карандаш и уставилась на коллегу с каким-то неуловимым смыслом.