Оперативное вмешательство

– У вас очаровательный ребенок, Александра, – говорю я, – такой спокойный и улыбчивый малыш…

– Да… – Лицо ее расцветает улыбкой, – Костичка – моя радость, мое любимое солнышко… – И тут же закусывает губу и опускает голову. После чего тихо добавляет, не глядя на меня: – Мой ребенок рожден во грехе… И сама я жила во грехе… Виновата я…

– Александра, – говорю я, – это хорошо, что вы понимаете греховность такой связи. Но Господь милостив. Он уже простил вас и отпустил этот грех.

– Нет, – качает она головой. – Это неправильно. Ведь я осознавала, что делаю, и я все равно виновата. Но я… я любила его… Он был такой… такой добрый, такой… ох, как же сказать… почти святой. Все девочки в приюте были влюблены в него. Он говорил такие речи… Все от него были без ума, я слышала много похвалы в его адрес… – Кажется, она хотела еще что-то добавить, но сдержалась, как-то испуганно глядя на меня – наверное, опасаясь заметить осуждение.

Чтобы она снова не замкнулась, я сказала:

– Да, он, конечно, красивый мужчина и умеет красиво говорить, что для нас, женщин, очень важно. В такого можно влюбиться…

Видя, что я ее не осуждаю и вполне понимаю, она глянула на меня уже более доверчивым взглядом.

– Но я полюбила его не за красоту, Анна Сергеевна, и не за сладкие речи… а за то, что он хотел позаботиться обо всех сирых и обездоленных – таких, как я сама… Он говорил, что жизнь готов положить за всех угнетенных, несправедливо обиженных… Он был, знаете, словно… словно Христос… – Последние слова она произнесла шепотом, и сразу как-то испуганно оглянулась, словно ожидая наказания за столь кощунственные слова. Рука ее нервно потирала край стола.

Нужно было помочь ей выговориться до конца. Я подалась к ней поближе и накрыла ее руку своей.

– Шурочка, – ласково сказала я, отбросив всяческий официоз, – в этой комнате никого нет, кроме нас. Никто не узнает, о чем мы говорили. Ты можешь рассказать мне о том, что у тебя на душе. Тебе станет легче, и, быть может, ты увидишь для себя какой-то путь…

– Спасибо… – произнесла она и в глазах ее блеснули слезы. – Я… я вправду ни с кем не могла бы об этом поговорить, а это меня просто меня убивает! Я сама себя простить не могу! Как можно было так обманываться? Ведь я – не маленький ребенок…

И тут слезы потекли по ее щекам бурным потоком – и я поняла: душа ее лежит передо мной как на ладони… Душа, которую мне надлежит вылечить и утешить, подготовив к новой жизни, в которой больше не будет иллюзий.

– Ох, душечка Анна Сергеевна… – говорила она, всхлипывая и утирая слезы белоснежным кружевным платочком, – я так была счастлива, когда он забрал меня – я поверить не могла, ведь он мог выбрать и покрасивей, и поумней меня… Но он говорил, что я удивительная, что у меня чистое сердце, он заглядывал в мои глаза и говорил, что видит мою душу… Вы знаете, он никогда не произносил слова «люблю». Он говорил, что это пошлость, и что любовь – это один путь двух душ. Я как-то без сомнений последовала за ним… я доверилась ему. Он говорил, что мой грех он берет на себя. Что он меня никогда не оставит… И он был хорошим мужем, Анна Сергеевна… – На несколько мгновений она замолчала и замерла с платочком в руке, возведя глаза к потолку – в них отразилась какая-то ностальгическая мечтательность, словно тень хороших воспоминаний.

Я не торопила ее. Мне нравилось наблюдать за ней – она была похожа на милое дитя: ни малейшего жеманства не было в ней, ни притворства, ни расчетливости. Я все больше проникалась симпатией к этой молодой женщине, испытавшей жестокое разочарование в человеке, которого любила.

– Я была так счастлива быть рядом с ним… – продолжила Александра, отхлебнув чаю; слезы перестали литься из ее глаз – они как-то сразу стали сухими. – Я считала, что это честь для меня. Что я вроде как избранная… Быть спутницей такого человека… такого, который думает не о себе, а о благе человечества… И вдруг оказалось, что все это совсем не так… Совсем не так! Анна Сергеевна… – она посмотрела прямо мне в лицо, – разве можно быть таким лицемером?! Ведь получается, что я жила с чудовищем! А раз он чудовище, то он не может взять на себя мой грех, так как самого его Господь не простит! И проклятие Господне ляжет и на мою голову! Он погубил меня… Меня и моего ребенка…

И она вновь застыла, и теперь на лице ее был написан страх перед вечным проклятием. Рука ее судорожно комкала ни в чем не повинный кружевной платочек…