Оперативное вторжение

Еще одна короткая пауза, во время которой Слон бегло оглядел театр боевых действий — «вешалку», с которой все и начинается.

Ильин поднял руку до плеча и указал направление, адресуя этот жест товарищам: «Мы пошли». Следующий знак Гадкому Утенку: «Занимай мое место».

Тройка спецназовцев двинулась одновременно: Слон — разворачиваясь вправо, Чила — влево. И рассредоточились в разных направлениях, поводя стволами автоматов. Гадкий Утенок, косолапя, устремился к выходу по прямой.

На этом этаже стоял странный акустический фон, словно глубоко род землей проходила рабочая ветка метро, а вагоны были открытого типа, как вагонетки; сотни пассажиров ведут оживленный разговор, разом ахают, когда ненадежные вагоны бросает на поворотах... То слева от магазина, пройдя длинный путь по лестничным маршам и коридорам этажа, с площади доносился мерный звук работающих автомашин и такой же монотонный гул кондиционеров, установленных на двухуровневом выходе. Здесь же затухал и звук шагов террористов; но, казалось, не теряя силы, в полной мере прослушивался многоголосый шепот заложников. Призывающий, призрачный, пугающий своей настойчивостью, он все же казался неживым, каким-то замогильным. Он призывал с какой-то предостерегающей настойчивостью...

Наверное, на себе это ощутили и последних два бойца, покинувших складское помещение: Гений и Лилипут. Они обменялись взглядами, в которых отразился холодок: брр...

Театр боевых действий не отпугивал и не манил, он давил, и этим жестким нажимом повелевал оставаться на месте.

Целая череда противоестественных ощущений, которым не было объяснения. Все новое, незнакомое, пугающее, сравнимое разве что с первым вторжением в «зеленку», эту общую территорию, которая не выдает ни своих, ни чужих, лишь наказывает за любой неосторожный шаг, за самонадеянность и лихачество.

Целый мир.

...Ильин под прикрытием Слона и Гадкого Утенка знакомился с очередной частью этажа, которую назвал «техничкой». Широкая дверь магазина была распахнута настежь. Справа от нее — три киоска: аптечный, продуктовый и, судя по безделушкам на витрине, ларек с бижутерией и прочим бесполезным хламом.

Прямо — платный туалет, оборудованный на входе кабинкой билетера и парой турникетов. Что находилось левее него, можно было определить по светящимся указателям: КАМЕРА ХРАНЕНИЯ — 2-й ЗАЛ и БУФЕТ — 3-й ЗАЛ. «Погребок» находился в четвертом.

Но два главных указателя, исходящие желтовато-зеленым светом, надолго приковали внимание командира группы: ВЫХОД В ЗАЛ ОЖИДАНИЯ И К КАССАМ и ВЫХОД В ГОРОД.

Выглянув из-за угла, слева Ильин увидел подсвечиваемый лампами дневного освещения проход и словно нарисованные при таком свете ступени, занявшие все пространство: ВЫХОД В ЗАЛ ОЖИДАНИЯ.

Определив направление, Чила вернулся к товарищам. Глянул на разбитую витрину... Закинув автомат за спину, взял с полки бутылку водки. «Боевые сто граммов», — пронеслось в голове.

— Не хмеля ради, а ощущения традиций для. По глоточку, пацаны, за сплочение.

Сделав глоток, Чила передал бутылку Слону. Тот дальше — Гадкому Утенку. Последним поддержал традицию Гений. Но он едва не выронил бутылку, когда совсем рядом — ему показалось, что в десяти шагах — раздался громкий пистолетный выстрел.

29

Кемаль наморщился. Непредвиденная ситуация с упрямым приемщиком выглядела сначала комической. Но постепенно эта бестолковщина стала раздражать командира диверсионной группы. «Вот они там развлекаются», — раздувал он ноздри. Чтобы звуки перестрелки не приняли в штабе за расстрел заложников, Кемаль вынужденно предупредил штаб по громкой связи:

— Пока мы никого не расстреливаем. Это выкуривают приемщика, который первым открыл огонь.

Кемалю показалось, что эти слова он произнес не на русском и даже не на чеченском, а на каком-то другом, незнакомом языке. Словно читал с листа транскрипцию и не вникал в смысл несуразной абракадабры. Наверное, потому что прятал за этим определением конфуз, как если бы скрывал изо всех сил зубную боль.

Удушливый дым от очага возгорания в камерах хранения, который нагнали в зал кондиционеры на нижнем этаже, до сей поры стоял в горле. И ничем эту пасть, которая лестничными маршами разверзалась в середине зала, не заткнешь. Была бы возможность подорвать перекрытия прохода, Кемаль сделал бы это, не колеблясь. Но в отличие от рукавов-выходов, ведущих на перрон, проход был широким, выдержанным согласно технологическим нормам: шириной в три метра и постоянной высотой в два и три десятых. Главная же причина крылась в другом: этот проход являлся единственным путем отступления.