Операция «Булгаков»

По какой причине ведомство Ягоды встало на дыбы? Кто подсказал отважным чекистам, что выпускать на сцену «булгаковский пасквиль на революцию» ни в коем случае нельзя?

«Дни Турбиных» спас не кто иной, как презираемый автором пьесы Луначарский[37], письменно обратившийся к председателю Совета народных комиссаров Рыкову:

«Дорогой Алексей Иванович.

На заседании коллегии Наркомпроса с участием Реперткома, в том числе и ГПУ, решено было разрешить пьесу Булгакова только одному Художественному театру и только на этот сезон… В субботу вечером ГПУ известило Наркомпрос, что оно запрещает пьесу. Необходимо либо рассмотреть этот вопрос в высшей инстанции, либо подтвердить решение коллегии Наркомпроса, ставшее уже известным. Отмена ГПУ решения коллегии… является крайне нежелательной и скандальной».

22 сентября Булгакова вызвали на допрос. На этот же день была назначена фотосъемка участников спектакля. Михаил Афанасьевич (по А. Варламову) явился в театр либо с Лубянки, либо отправился туда из театра, причем в сопровождении оперативного сотрудника Главполитуправления.

С какой целью вызвали?

Припугнуть?..

Из протокола допроса М. А. Булгакова:

22 сентября 1926 года

ОГПУ

Отдел… Секретный к делу…

Протокол допроса

1926 г. сентября месяца 22 дня. Я, Уполн. 5 отд. секр. отдела ОГПУ Гендин допрашивал в качестве обвиняемого (свидетеля) гражданина Булгакова М. А. и на первоначально предложенные вопросы он показал:

«Литературным трудом начал заниматься с осени 1919 г. в гор. Владикавказе, при белых. Писал мелкие рассказы и фельетоны в белой прессе. В своих произведениях я проявлял критическое и неприязненное отношение к Советской России…

На территории белых я находился с августа 1919 г. по февраль 1920 г. Мои симпатии были всецело на стороне белых, на отступление которых я смотрел с ужасом и недоумением. В момент прихода Красной Армии я находился во Владикавказе, будучи болен возвратным тифом. По выздоровлении стал работать с Соввластью…»

Записано с моих слов верно.

М. Булгаков».

А далее следовал своего рода «эпилог», написанный рукой самого допрашиваемого:

«На крестьянские темы я писать не могу потому, что деревню не люблю. Она мне представляется гораздо более кулацкой, нежели это принято думать. Из рабочего быта мне писать трудно, я быт рабочих представляю себе хотя и гораздо лучше, нежели крестьянский, но все-таки знаю его не очень хорошо. Да и интересуюсь я им мало, и вот по какой причине: я занят, я остро интересуюсь бытом интеллигенции русской, люблю ее, считаю хотя и слабым, но очень важным слоем в стране. Судьбы ее мне близки, переживания дороги.

Значит, я могу писать только из жизни интеллигенции в Советской стране. Но склад моего ума сатирический. Из-под пера выходят вещи, которые порою, по-видимому, остро задевают общественно-коммунистические круги.

Я всегда пишу по чистой совести и так, как вижу! Отрицательные явления жизни в Советской стране привлекают мое пристальное внимание, потому что в них я инстинктивно вижу большую пищу для себя (я – сатирик).

22 сентября 1926 г.

Михаил Булгаков»

Что еще надо доблестным чекистам?

Как говорится – я вас любил, чего же боле!.. Трудно понять, почему чекисты не предали гласности признание Булгакова о его сочувствии белым идеям? Стоило только процитировать его слова, что печататься он начал в белой прессе в 1919 году, что «с ужасом и недоумением» следил за наступлением красных и в своих ранних произведениях проявлял критическое и неприязненное отношение к советской власти, как судьба «Турбиных» была бы решена. Пожалуй, даже могущественный Станиславский не смог бы отстоять пьесу.

Однако товарищи с Лубянки в ответ на разрешение Главреперткома смолчали, будто кто-то потребовал не разглашать сказанного, и это грозное оружие против Булгакова не было использовано ни тогда, ни позднее.

Такую щепетильность можно объяснить только вмешательством Воланда или того, кто уже в те годы примерял его маску?

25 сентября запрет был отменен! Репертком, невзирая на позицию ОГПУ, официально разрешил постановку «Дней Турбиных».

* * *

«…Глубокая ночь.

Кремлевский кабинет Сталина.

Вождь за столом.

«…Только и слышишь, Булгапков, или как его – Булгаков!..

Кто такой этот Булгаков?!

Оппозиционеры бузят, в Германии подняла голову контрреволюция, в Китае убивают коммунистов, а в Москве только и разговоров о Булгакове и его «Турбиных». Вопрос до политбюро подняли – зачем ставить белогвардейский апофеоз, зачем потакать контрреволюционерам?..»

Открывает папку, в которой собраны материалы о Булгакове, берет фотографию находящегося в оперативной разработке человека – и на мгновение замирает.

Затем, словно не доверяя глазам, подносит снимок поближе.

– Цис рисхва![38]