Операция «Булгаков»

– Что же здесь непонятного! В киевском ГПУ тоже не дураки сидели. Когда их в служебном порядке предупредили – орлы, не теряйте бдительность, по непроверенным данным группа библейских террористов может объявиться в Киеве, – они сразу смекнули, чем грозило им это посещение. Если эта банда действительно нагрянет в Киев, куда они первым делом вломятся? Туда, где хранится интересующий их документ! Так что хранить такой взрывной компромат в Шоколадном доме смертельно опасно. Не хватало еще перестрелку в стенах родного заведения устроить? Этот уместно в «нехорошей квартире», а в государственном учреждении стрельба совершенно ни к чему! Так родилась мысль вернуть опасную бумаженцию адресату и строго-настрого предупредить – в случае появления незваных гостей тут же оповестить руководство. Только не по телефону. Пошлешь посыльного, мальчишку какого-нибудь. А вот каким образом старик сумел сохранить листок, не знаю.

Он развел руками.

Я решил припугнуть его.

– Тебе не кажется, Стас, что ты слишком много знаешь. И насчет киевских чекистов, и насчет собрания…

– Так я же на нем присутствовал!

Но я не унимался.

– Интересно, кто выкладывает тебе тайны ОГПУ-КГБ?

Это было страшное обвинение. Стас не на шутку перепугался.

– Это только версия… Мне так кажется…

– Если тебе кажется, крестись. А ну-ка, Стасенок, перекрестись?

– Что ты прицепился!..

– Крестись, говорю, иначе я в твою секцию не запишусь.

Погребельский снял очки, неловко повел рукой в воздухе. Этот жест трудно было назвать наложением креста и все равно его буквально перекосило. Он зашелся в кашле, потребовал немедленно выпить.

Мы выпили.

Между тем, пока певец-неудачник толкался возле стойки, его столик заняли. Со стаканчиком в одной руке и наколотым на вилку пирожком в другой он с пением «Интернационала» бродил по залу и вдруг попытался подсесть за наш столик. Я не постеснялся отшить его – у нас, мол, назначена встреча – и придвинул свободный стул к себе поближе.

Это было правильное решение. С двумя бесами мне одному не справиться.

Даже призвав на помощь Булгакова.

Между тем на свободный стул, не спрашивая разрешения, плюхнулся малоизвестный молодой поэт. Между собой мы называли его «наш Вася». Мы со Стасом всегда дружелюбно относились к нему, в последнее время особенно. «Наш Вася» уже несколько раз намекал, что подцепил где-то спонсоров и собирается издавать популярную газету, а также планирует учредить несколько литературных премий, одну – за «высшие достижения», другую – за «вклад в литературный процесс», третью – за «честь и достоинство».

К сожалению, за все то время, что мы чокались, Вася так и не предложил нам войти в комиссию по присуждению премий, а я очень рассчитывал на «честь и достоинство». На «вклад в литературный процесс» я не потяну, на «высшие достижения» слишком много конкурентов, а «честь и достоинство» в самый раз.

Дешево и сердито…

Дом литературного призрения я покинул вместе с Погребельским. Прощаясь и почувствовав себя заметно не в себе, посоветовал:

– Ты, Стас, только по улицам с примусом не разгуливай. Не дай бог, вспыхнет.

– Это ты к чему?

– Догадайся сам.

– Да ну тебя! Ты скоро свихнешься на своем Булгакове…

– Жоржевич не позволит.

– Ха, вспомнил. Ему сейчас не до Булгакова. Он на днях в Туретчину отправился отдыхать. И не один, а с дамой.

– С кем?

– С Нателкой Пряхинцевой.

Глава 5

3 октября 1932 года Михаил Афанасьевич Булгаков развелся с Любовью Белозерской, а уже 4 октября зарегистрировал брак с гражданкой Шиловской Еленой Сергеевной, принявшей фамилию Булгакова.

В конце того же месяца Елена Сергеевна с младшим сыном Сергеем переехали в квартиру драматурга на Большой Пироговской улице.

Началась новая жизнь.

В феврале следующего года Булгаковы перебрались в трехкомнатную квартиру в кооперативном писательском доме в Нащокинском переулке (позднее – улица Дмитрия Фурманова).

4 июня 1932 года Михаил Афанасьевич был принят в Союз советских писателей. В МХТ репетировали «Мольера», да еще под руководством самого Станиславского.

Казалось, жизнь налаживается.

Но Булгаков не был бы Булгаковым, если бы даже в этих условиях не попытался проявить характер – в конце апреля 1934 года он подает секретарю ЦИК СССР А. С. Енукидзе заявление с просьбой разрешить двухмесячную заграничную поездку вместе с женой.

Из дневника Елены Сергеевны Булгаковой:

«…18 мая.

…Звонок по телефону – М. А.

– Скорей иди домой.

Не помню, как добежала. Оказывается: звонил какой-то приятный баритон:

– Михаил Афанасьевич? Вы подавали заявление о заграничном паспорте? Придите в Иностранный отдел Исполкома, заполните анкеты – вы и ваша жена. Обратитесь к тов. Бориспольцу. Не забудьте фотографии.