Операция "Драконьи яйца"

Даже и пытаться не стоило делать это вне контура. Иначе её парящими в воздухе и светящимися из-за деревьев грудьми будет любоваться весь замок.

Светлые боги! Она даже покраснела, чувствуя покалывающую волну ужаса, пронёсшуюся по телу. Хотелось одновременно плакать от отчаяния и рыдать от смеха. Как ей вообще эта идея тогда в голову пришла? Ей, дочери скромного провинциального барона и внучке её знаменитого деда? Она — позор семьи, и никакой багаж флегматичных философствований тётки Граэты, которыми она частенько утешалась, сейчас не спасал.

Тётку Петра любила. Если было правильно называть тёткой дедушкину сестру. Старшую. Она проводила утро на маленьком диване, обитом истёртым бархатом, с потускневшей лет сто назад позолотой, держа длинными пальцами тонкий мундштук, и разговаривала с невидимым собеседником. Отец считал, что это её воображаемый молодой друг и беззлобно подтрунивал над старушкой.

Граэта не терпела, когда её называли бабушкой или тёткой, заявляя, что бабушка это состояние души, а тётка — черта характера, а в ней отсутствует и то, и другое. И неизменно выгнув тонкую седую бровь, добавляла: «Пока!» И тихонько сама над собой смеялась.

Вот она бы сейчас точно сказала что-то многозначительное, вроде:

«Жизнь — это полосатый забор. И за какой-то из этих полос всегда будут ворота. Ищи выход, блаженное дитя! Не позорь родственников!»

Опозориться больше, чем она это сделала уже, было, по мнению Петры, попросту невозможно.

Девушка устало и обречённо вздохнула, и замерла на полувдохе: старый замковый полигон! Он был ниже по склону, почти у самой нижней террасы и можно было только надеяться, что защита там ещё жива. Но полигон обычно был капитальной конструкцией и устанавливался раз и навсегда с максимальным резервом защиты, поэтому можно было рискнуть. Да и далеко он так, что оттуда точно ничего не будет видно! В любом случае, других вариантов не было, и Петра стала быстро спускаться вниз.

Перед нижней террасой она вдруг почувствовала, что не одна. Странная аура, и путаные образы мелькали перед глазами, но агрессии в них не было. Скорее, удивление, раздражение, иногда боль.

Петра замедлилась прислушиваясь. Но ни зверей, ни людей поблизости не чувствовалось. Разве что мелькали вокруг летучие мыши.

Она послала в направлении чужих мыслей мягкую убаюкивающую волну, надеясь, что та поможет несчастной зверушке заснуть, и стала спускаться дальше. Над площадкой чуть заметно мерцал защитный контур. Сердце Петры радостно подпрыгнуло, она прибавила шаг, и громкий стон у неё под ногами разорвал тишину.

Девушка вскрикнула, метнулась к трёхногой сосне, ища укрытия, сама не зная от чего. Сердце грохотало так, что за ним едва ли что можно было расслышать. Петра старалась ровно и тихо дышать, чтоб создать хоть какую-то защиту.

Защита плестись отказывалась. То ли паника не давала, то ли она делала что-то не так… Плетение в экстремальных ситуациях они ещё не отрабатывали. Петра присела и пошарила по земле, ища что-то не очень большое, но хоть сколько-нибудь тяжёлое. В руку попался голыш, на ощупь напоминающий толстый каменный блин. Петра поднялась и осторожно осмотрелась. Темнота вокруг тревожно безмолвствовала, луна давно скрылась за второй Зенкиной горой, и вокруг было, хоть глаз коли — ничего не видно.

— Не ори только, — произнесла темнота голосом Бачека.

И Петра заорала. Не специально. Это само как-то получилось. То ли от неожиданности, то ли от ужаса, то ли от острого сучка, больно воткнувшегося ей в бок.

На лицо опустилась ледяная ладонь, вынуждая заткнуться, и она почувствовала, как сзади к ней прижалось тёплое тело.

— Это я, — мазнуло по уху мужское дыхание.

Петра была убеждена, что именно так говорят все злодеи во всех ужасных историях, а ещё, что делают это они непременно голосом кого-то из знакомых, чтобы обмануть бдительность жертвы.

Она покрепче стиснула каменный блин и с размаху залепила им назад, что было силы.

Звонкий шлепок дополнился пугающим хрустом и забористой матерщиной, но руки держащие Петру не разжались.

Мысль о том, что разъяренный зверь куда хуже просто злого зверя, мелькнула с очевидным опозданием, и Петра, попробовав рывком развернуться, быстро произнесла:

— Простите, пожалуйста! Очень страшно.

— Издеваешься? — спросила тьма тонким голосом, который теперь был похож на Бачеков только высотой над её макушкой. — Лекари вообще людям вредить не должны!

— Ты не Коэн? — вскрикнула Петра, вырвавшись из ослабших объятий.

— Ещё какой, — пропыхтел злодей, скручивая её обратно спиной к себе. — Я тебя тут спасаю вообще-то! — заявил поэтично.

— А я думала… — она посмотрела на его обнажённые руки, скосила глаза за плечо, — Ты что..? Голый?! — взвизгнула Петра. И отчётливо различив дрожь парня, разъярённо спросила, — Греешься об меня что ли?

— Можно и так сказать, — пропыхтел боевик и прикрикнул. — Ты можешь стоять спокойно?! Сейчас весь замок тут будет. Магистры так точно!

— Ты действительно голый?

— Это единственное, что тебя волнует?

— А тебя, нет?! — крикнула шёпотом Петра.

— Меня больше волнует Сешень, — признался Бачек.