Операция «Канкан»

— То есть от мира Германию отделяет всего лишь…

— Я не призываю вас открыть охоту на Гитлера, Валленштайн! Не удивлюсь, если она уже идет.

— Ясно. Какие будут приказы?

— Уйти в глухую оборону. Вас не в чем упрекнуть. Но Мюллер, получивший от фюрера нагоняй, рвет и мечет. Похороны окончатся — попытается перевалить вину на СД.

Формально я сделал все правильно, предупредил Гестапо о грядущей атаке. Точно отхватил бы какую-то побрякушку, если бы Гейдрих не вернулся в Берлин в гробу.

Свидетелем мюллеровского неудовольствия становлюсь в берлинском морге Института судебной медицины, куда привезли трупы убитых в Праге английских агентов.

Лейтенант занял крайний стол. Лицо такое же чистое и безмятежное, как в нашу последнюю встречу, когда он повторял, что не остановится перед жертвами ради казни палача. Сдержал слово, его остановила граната.

— Узнаете? Я спрашиваю — знаете его?

Бригадефюрер похож на вулкан в миниатюре. Хорошо хоть — плюется слюнями, а не магмой. Торопливо выбрасываю руку в «хайле».

— Мне он представился лейтенантом Уорингтоном.

— Как всегда — пальцем в небо. Кто это?

Вопрос обращен к помощнику, тот роется в списке.

— Опознан как Ян Кубиш, британский парашютист. Чех по происхождению.

— Валленштайн! — рычит Мюллер. — Думаете, останетесь чистеньким? Будете блеять, что СД добыло сведения, а Гестапо не воспользовалось? Нет уж! Вы не дали вовремя арестовать эту банду! Вы снабжали их информацией, изображая лояльность перед противником! Гейдрих стоит тысяч таких как вы. Его никем не заменить.

Он разворачивается на каблуках и уносится прочь, разрывая криками печальную тишину морга. Я, как обычно в подобных ситуациях, кидаюсь к «дядюшке» Вальтеру. Граф уклоняется от рандеву и переносит его на поздний вечер, в сквер у ипподрома.

Конец июня, темнеет поздно. Свежо, как в лесу. В войну стало гораздо меньше машин, липы у ипподрома отражают газовую атаку большого города. Ветерок приносит запах конского навоза, впрочем, настолько слабый, что не портит атмосферу. Скорее — придает ей обманчивое деревенское очарование.

Благодатная пора, если бы не тягостное чувство на душе: происходит страшное, погибают тысячи людей. Перед выездом слушал «Би-Би-Си». Германские сводки не лгут: на юге СССР разразилась катастрофа. Я просто не имею права вот так расслабленно развалиться на скамейке, играя в безопасные игры, в ожидании фальшивого, но все же родственника, что ни разу не оставил без помощи, обязательно поддержит, посоветует, замолвит слово кому надо. Откровенно, мне часто бывает неловко, что фон Валленштайн столь заботлив. Я-то помог ему бежать исключительно в интересах НКВД! Не могу его ненавидеть, хоть «дядюшка» и нацист, то есть в числе ответственных за грохот танковых гусениц у Ростова.

В сумерках вижу его фигуру. Почему-то в сопровождении двух незнакомых громил. Маеру я сказал обождать в машине.

Граф присаживается рядом со мной на скамейку, его спутники достаточно далеко, разговор не услышат. Все равно, антураж мне не нравится. «Дядя» кого-то боится? Оказывается — меня.

— Письмо русского связника было адресовано тебе?

— Вальтер, откуда такое предположение? Если б я нашел улику против себя…

— Ее нашел гестаповский эксперт, ты не рискнул уничтожить.

Меня пробивает дрожь, с трудом убираю ее усилием воли. Руки держу на виду перед собой. Я в западне! Мало того — в полной, непролазной заднице. Нет сомнений, что люди графа получили приказ стрелять без команды. Хорош родственник!

— Это лишь ваше предположение.

— Отпираешься? Ладно, по порядку.

Он неторопливо закуривает. Как и я, одет в гражданское. На нем элегантный темно-серый костюм из дефицитной натуральной шерсти, очень тонкий. В куртке и штанах спортивного покроя смотрюсь рядом с ним, наверное, несолидно.

— Подозрения меня преследовали с самого начала. Уж больно ловко ты стал мне незаменим для выживания в тюрьме.

— Если вы о нападении двух блатных, то — мимо. Потрошат каждого нового.

— Допустим. В таком случае вы знали, что бандиты возьмутся меня трясти. Ввела в заблуждение одна деталь — вас определили в камеру гораздо раньше. Обычно чекисты действовали грубее, хватали человека, потом к нему подсаживали своего. Но и этому есть объяснение — работали с другим объектом, переключились на меня.

— Нет. Но вы продолжайте.

— Вам правда интересно, Теодор? — он иронизирует, я не нахожу ничего смешного.

— Правда. Потому что если вы считаете меня агентом НКВД, то я жив лишь до конца беседы. Вы же не признаетесь Мюллеру, что протащили в РСХА русского шпиона.

— Браво! Смелые слова. Откровенно говоря, я считаю вас трусом. От страха вы способны на решительные поступки, в диапазоне от мужественных до безрассудных, лишь бы спасти свою шкуру. Для разведчика, кстати, прекрасное качество.