Операция «Канкан»

— Тогда почему продались им за тридцать сребреников? — мне это не особо интересно, но чем громче он возмущается, тем отчетливей запись на диктофоне.

— Я не продался! Я ненавижу вас и нацизм, я ненавижу, что вы сделали с Германией… — он сбавляет обороты. — А что до денег — они давали, я брал.

— Странная ненависть, Леман, вы не находите? На вашем столе красуется портрет фюрера в серебряной рамке и с дарственной надписью «лучшему сотруднику Гестапо». Скажете — для поддержания легенды? Что-то слишком успешно вы ее укрепляли. Не удивлюсь, если ваши заслуги перед Рейхом превышают ущерб.

Он хмыкает. Теперь вислая губа выражает презрение конкретно ко мне.

— Что вы знаете…

Леман перечисляет, какую информацию слил НКВД до войны. Начинаю понимать, отчего Слуцкий требовал технических сведений. Гестаповец ведал безопасностью в промышленности, и Центр получал от него донесения, которым не было цены. Но Леман тогда держал связь с военными, в НКВД не желали отставать, и меня теребили: давай чертежи с технологическими картами.

— Я хотя бы пытался! Жалею только, что не доживу до дня, когда англичане с русскими развесят вас на фонарных столбах.

— Да. Не доживете.

Он умолкает, услышав окончательный приговор. Совсем другим тоном спрашивает о семье.

— Не волнуйтесь. Завтра в газетах появится сообщение о вашем злодейском убийстве врагами Рейха. Жена получит пенсию.

Я не увожу его глубоко в лес: надо, чтобы тело быстро нашли. Через сосны видно шоссе и редкие машины на нем. Леман оставил фуражку в салоне. Замер массивной глыбой, подставляя лицо весенней сырости. Не верю глазам — улыбается.

Снимаю браслеты. Маер передергивает затвор его вальтера и вытаскивает магазин.

— Оставляю вам пистолет с одним патроном.

— Не надо. Я — католик…

Вот когда об этом вспомнил! Не хочет отягощать душу самоубийством.

— …да и версия о «злодейском убийстве» будет убедительней.

Он вразвалку шагает вглубь леса, пока Маер не прерывает его прогулку пулями в спину и в затылок.

— Видели, герр гауптштурмфюрер? Он улыбался, — вдруг замечает мой водитель, когда мы въезжаем в Берлин.

— Да. Как вы думаете, почему?

— В абверштелле говорили, что агент-нелегал в чужой стране чувствует холод. Плохо ему, что живет чужой жизнью. Леман вернулся с холода.

За полчаса до пули в затылок? Не о таком возвращении мечтаю.

— Признаться, шеф, я тоже порой думаю, что живу не своей жизнью. Раньше цель была — выдвинуться, отомстить евреям за отца…

— А теперь? Отомстили?

— Дело не в этом. Кончится война — уйду со службы. Куплю дом в Судетах. Побольше, чем отобрали у отца. Женюсь. Заведу лошадь.

— И машину? — меня начинает распирать любопытство. После украинских откровений Маер обычно не разговорчивее памятника Фридриху Барбароссе.

— Не, лошадь. Машина — она железная лошадь, когда нет настоящей.

Леман тоже любил лошадей…

Об этом же мне напоминает «дядюшка» на следующий день после казни.

— Часто встречал его на бегах. Ты не знаешь, кто мог всадить в него две пули?

— Почему вы у меня спрашиваете?

— Потому что ты — последний, с кем Лемана видели живым!

Никогда не устану удивляться оперативности внутренних расследований.

— Мюллер и Шелленберг настоятельно просили не рассказывать вам.

— Вместе? — «дядюшка» делает недоверчивый жест, удивляясь, как поладили кошка с собакой. — То есть в Гестапо действительно работал русский агент и они решили не афишировать. А второй?

— Не знаю. Кто угодно. Любой сотрудник управлений РСХА, включая переведенных в ваффен-СС и откомандированных с сорок первого года.

— Да… И всего одна зацепка — фраза в адресованном ему письме, напоминание о разговоре в квартире на Революционной.

По спине бегают мурашки. Серебрянский давил мне на психику, использовал взаимную откровенность во время встречи в Минске. И спалил. Провал Барта дает немцам возможность вычислить второго агента. Как только начнутся игры… Нет, их ждать нельзя. Нужно бежать, лучше — прямо сегодня. А пока мямлю, стараюсь отвести подозрения:

— Площадь Революции есть в Париже. И почти в каждом русском городе такая же улица. Круг слишком широк. Нужно доработать с русским связником.

— Не выйдет. Задушен в камере. Убрав Лемана, Гестапо скрывает следы начисто. Смотри, чтоб и тебя…

— Вряд ли. Но спасибо за предупреждение, граф.

С предупреждения о молчании начинает и Шелленберг.

— К сожалению, не могу поощрить вас, фон Валленштайн, за отличную работу.

— Понимаю.

— Но, как только выпадет удобный повод, не премину вас отметить. Вы доказали свою пригодность к деликатным операциям.

То есть нужно провернуть еще одну «деликатную операцию». Притащить в наручниках Серебрянского или Берию. Точно дадут Железный Крест.

Глава 36. Англичанин

Офицер СД не понравился с первой минуты. Что ему вообще нужно? Картинный нордический типаж: длинный, белобрысый, спортивный. До тошнотворности образцовый. Таким надлежит шагать с факелом по ночному Берлину или позировать для нацистского плаката, а не предлагать услуги противнику.