Операция "Кеннеди" (СИ)

Но самой большой катастрофой были колонки, которые Шайке начал писать по всякому удобному и неудобному поводу, ставя их на первую страницу обложки — там, где высоколобая "Адама" помещает обычно комментарии своих политических и военных обозревателей к центральной новости дня. Более плачевного примера наивной графомании в израильской журналистике я, пожалуй, и не припомню. До такой патетики даже национально-религиозный "Халуц" не опускался. Назавтра после убийства премьер-министра обложка "Мевасера" украсилась статьей Шайке "Мы все теперь — сироты". А после того как в БАМАДе признали-таки, что ближайший соратник и конфидент убийцы, Авигдор Хавив, действительно работал на секретную службу и имел кодовое имя "Коктейль" (разоблачение впервые появилось в "Мевасере"), Шайке поспешил опубликовать за собственной подписью авторитетное сообщение, что Хавив был "не агентом, а всего лишь осведомителем секретной службы". Публикуя это важное известие, Шайке ссылался на "надежные источники в руководстве БАМАДа" — те самые источники, которые еще за день до статьи в "Мевасере" яростно отрицали любую связь между Хавивом и секретной службой.

— Паноптикум, — кипятился Матвей, прочитав заметку Алона. — Газета раскрывает заговор века, а назавтра ее главный редактор публикует на обложке статью, в которой оповещает urbi et orbi, что он больше верит заговорщикам, чем собственным журналистам... И не потому, что сам он старый пердун, не способный принять реальность как она есть, а потому, видите ли, что он получил сведения из самых достоверных источников... Охренеть можно. Совсем это пальмахное поколение из ума выжило...

— Шайке не из пальмахного поколения, — вяло возразил я, — он лет на двадцать моложе...

— Значит, он умственно отсталый ровно на эти самые двадцать лет, — категорично отрезал Матвей.

Я не нашелся, что ему на это ответить.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. МАТВЕЙ

XVI

В приемную Шайке Алона я вошел около девяти часов утра. Главный редактор "Мевасера" был уже на месте: из-за притворенной двери кабинета доносился его приглушенный голос. Судя по интонациям, он основательно вставлял своему собеседнику, но ответов слышно не было. Перечить Алону в здании "Мевасера" было как-то не принято... Бессменная секретарша Алона, пожилая очкастая Ривка, сперва даже не узнала меня — в полевой форме и с М-16. Она, возможно, приняла меня за кого-нибудь из племянников Шайке или, хуже того, за одного из его многочисленных новых протеже, штампованных ювенилов из армейской пресс-службы.

— Чем могу помочь? — ее вопрос прозвучал сухо, как слова признательности из аппарата по продаже сигарет.

— Ривка, доброе утро, — поздоровался я.

— Боже мой, Илья! — она всплеснула руками, — тебя и не узнать в этой форме... А я думала, что русские не служат... Ты две ложки кладешь в растворимый? Мой повелитель занят, важный разговор, освободится минут через пять. А лимон положить? Я так давно тебя не видела...

Произнеся это все на одном дыхании, Ривка принялась делать мне кофе. Я присел в одно из кожаных кресел возле ее стола.

— Я слышала о том, что случилось с твоим другом Моти. Трагедия, ужасная трагедия. Как такое могло произойти, совершенно невероятная вещь. И молодой же парень, тридцать лет всего, — Ривка протянула мне чашку кофе с плавающим на поверхности лимоном, — Шайке говорит, что он успел прислать какой-то репортаж... Журналист гибнет на работе...

Я глотал горячий кофе, ничего ей не отвечая. Ривкины монологи этого и не требовали.

— А почему ты больше ничего для нас не пишешь, — продолжала Ривка, — я уже не оформляла тебе чеков почти полгода. Другие дела, наверное, поинтереснее, — в ее голосе промелькнула нотка обиды, — но Шайке мне несколько раз говорил, что хочет заказать тебе материал... Судя по чекам, он этого так и не сделал, он такой забывчивый, такой забывчивый, ему все время надо обо всем напоминать...

Голос Шайке за дверью стал громче. Теперь можно было различить не только грозовые интонации, но и отдельные слова — нелестные для собеседника. Наконец, раздался заключительный аккорд — видимо, удар кулака по столу, и в дверях кабинета возник, затравленно озираясь, заведующий международным отделом "Мевасера". Имени его я не вспомнил бы под пыткой. Он выбежал из приемной, даже не взглянув на нас.

— Сейчас тебя позовет, — заверила Ривка. — Он быстро остывает, просто утро такое, неудачное. Надо кофе ему сделать, он с сукразитом пьет... Сейчас столько разного сукразита стали продавать в магазинах, что не разберешь, какой стоит покупать...

— Молодой господин Соболь уже прибыл? — раздался голос Шайке Алона из селектора на ривкином столе. — Давай его сюда.

Я вошел. Шайке сидел в высоком кожаном кресле, спиной к окну, за которым грузовики сновали по мосту Мозеса, в стороне от улицы Петах-Тиквы; рекламный щит на крыше здания библиотеки "Мевасера" призывал граждан страховаться только в больничной кассе "Маккаби". Небо над Тель-Авивом висело серое, пасмурное, да и в кабинете было довольно сумрачно, так что Шайке виднелся темным силуэтом на фоне черной кожи своего трона.