Глава 27
В 6 часов на пристани в канале Св. Марка напротив Пьяцетты они поднимаются на борт парохода, чтобы уплыть в Александрию (через Бриндизи). Провели всю ночь на улице. Идут с вещами и обнаруживают, что пустых кают практически нет. Фаберовский говорит, что у него закралось подозрение, что 3000 лир ушли не по назначению. Артемий Иванович божится и трясет билетами. Он смотрит на название на борту и кричит, что они просто сели не на тот пароход. Фаберовский отвечает, что пароход-то как раз тот, а билеты он купил на местный пароходик до Неаполя.
Ландезен и Бинт плывут в Неапольском пароходе в третьем классе. Вспоминают о том, что вчера вечером говорил им агент, продававший билеты, и приходят к выводу, что сомнений быть не может: это именно Артемий Иванович, устроив хармидер, скупил все билеты, кроме третьего класса, так что либо они все трое плывут на этом пароходе тоже, либо поляк осуществил дьявольский план, заманив их таким образом в ловушку. Но это ничего, через сутки из Неаполя идет пароход в Александрию. Им пора уже ехать туда, так как на днях в Египет должен прибыть наследник и уже не остается времени рассусоливать, надо организовывать охрану на месте.
Глава 28
На столе у генерала фарфоровые фигурки под названием «голышки» или «офицерские», которые он всегда возит с собой: «ищущая блох», «стригущие ногти», «надевающая платье».
Во вторник генерал Селиверстов встал, по обыкновению, в восемь утра, умылся, оделся и отправился прогуляться до завтрака по Бульвару пешком. Утро было туманное и дождливое, и он даже вопреки своим правилам нанял фиакр, чтобы вернуться обратно в отель. Когда в одиннадцать часов генерал поднялся к себе в номер, завтрак уже был готов и он приказал камердинеру накрыть его у себя в кабинете. Пока старый финн снимал с подноса тарелки и расставлял их на столе, Селиверстов уселся в большое кресло и задумался.
Последние несколько дней ему стало казаться ошибочным решение явиться к Рачковскому. Тот был очень хитер и действовать против него в открытую было слишком рискованно, да еще парижские газеты раструбили вдруг, что генерал Селиверстов прибыл во французскую столицу не просто за врачебным советом, а с важным политическим поручением от русского правительства. Не крылась ли за этими публикациями рука Рачковского, желавшего настроить против генерала русскую колонию?
– Ступай, Миллер, – велел Селиверстов камердинеру и финн покорно удалился из кабинета.
Определенно, Рачковский должен был что-то предпринять. Но что? Как узнать это? С неприятным предчувствием генерал взялся за ложку и запустил ее в суп. Когда он отставил пустую тарелку в сторону и принялся за второе, в дверь робко постучали.
Миллер прошел в переднюю и открыл дверь. Перед ним стоял среднего роста дурно сложенный брюнет лет тридцати с длинной всклокоченной бородой, взъерошенными грязными волосами и болезненным цветом лица. На нем была бедная, потертая одежда, мокрая от дождя.
– Что вам надо? – с неприязнью спросил финн.
– Меня зовут Падлевский, – ответил пришедший. – Мне надо лично в руки генералу Селиверстову передать письмо.
– Ждите здесь, – Миллер закрыл перед Падлевским дверь и пошел доложить о визитере своему барину.
– Этот человек является автором письма или он только рассыльный? – спросил Селиверстов.
Он подумал, что это, быть может, Рачковский направил ему письмо или кто-то из его агентов уже собрал необходимые сведения о действиях Рачковского и принес ему рапорт. Миллер подошел к двери и молча забрал конверт из рук Падлевского. Тот терпеливо ждал. Дождавшись, пока камердинер принесет ему письмо, Селиверстов вскрыл ножом конверт и, сидя в кресле, развернул сложенный вчетверо лист почтовой бумаги. Его взгляд сразу же метнулся к подписи: «Мишель Бернов». Генерал знал этого юношу по своим предыдущим приездам. Это был безобидный легкомысленный молодой человек, полный всякого патриотического и верноподданнического бреда в голове, который не мог представлять ни малейшей опасности. Письмо тоже не представляло особого интереса и являлось предложением подписаться на франко-русский праздник, бал, даваемый на следующий день в русско-французском салоне г-на Бернова. Текст письма гласил:
В письме было:
«
«Хорошенькие женщины – это все-таки кое-что, – подумал генерал. – Надо расслабится, иначе от всех этих тревог опять начнутся ужасные мигрени».
– Миллер, ступай пригласи просителя, – велел он камердинеру и достал чистый лист бумаги.