— Голова в связи с ее практически полным отсутствием не была связана у Гурина вообще ни с чем, — сказал Фейберовский с легким оттенком раздражения. — А желудок связывается со ртом через пищевод — и все. Никакой другой связи и надобности в голове. Ты не могла бы, Пенни, уделить своему жениху несколько минут наедине, без присутствия всех этих надоедливых особ вроде Гримбла и мисс Какссон?
— Хам! — бросила ему Какссон. — Скорее бы уж мисс Пенелопа вышла за вас замуж. Я буду счастлива больше никогда вас не видеть.
Гримбл чуть не захлебнулся от гнева и набросился на Какссон, брызгая слюной:
— Что ты говоришь, Барбара! Я не могу допустить, чтобы несчастная Пенелопа была принесена в жертву этому польскому чудовищу, этому длинному очкастому солитеру!
— Она сама выбрала себе такую участь, — стала оправдываться Барбара. — И тебе нельзя жертвовать собою, Энтони, чтобы отвратить ее от этого брака. Не может же будущее британской медицины пострадать из-за капризов какой-то ветреной дамочки!
— В вашей музыкальной машине, к сожалению, на валике только одна мелодия, а он сделал уже полный оборот, — устало сказал Фаберовский. — Во всяком случае, вы уже говорили нечто подобное, когда я сюда пришел.
Он взял Пенелопу под локоть и повел свою невесту к ней в спальню.
— Ты видел, Стивен, как позеленела от злости Какссон, когда ты сказал о музыкальной машине? — спросила она, притворяя дверь. — Дело в том, что для празднования юбилея королевы Виктории в восемьдесят седьмом году один патриотический изобретатель запатентовал турнюр с устроенной в нем музыкальной шкатулкой, которая должна была играть «Боже, храни Королеву» всякий раз, когда владелица турнюра садилась. Единственным человеком во всем Лондоне, купившем такой турнюр, оказалась Барбара Какссон. Тогда отец и познакомился с ней. Его знакомый, полковник Каннингем, снял места на скамейках рядом с отцом для своего сына и мисс Какссон, которой он оказывал покровительство как дочери его полкового товарища, майора Чарльза Какссона, и даже пристроил гувернанткой к детям полковника Маннингема-Буллера, командира стрелковой бригады в Вулидже. Как только Барбара садилась, шкатулка у нее в турнюре начинала играть британский гимн, так что ей, как и всем остальным, приходилось вставать. Потом гимн прекращался, она садилась и все начиналось сначала. По окончании шествия отцу пришлось отвезти ее в больницу с диагнозом «нервное и физическое истощение».
— Эта шкатулка была пневматической или работала от гальванической батареи, как аппарат твоей мачехи?
— Не знаю, Стивен, думаю, она работала от пружины.
— Тогда понятно, почему эта Какссон все время такая взвинченная. Турнюр со шкатулкой она сняла, а пружина в заду так и осталась.
Молодая женщина внимательно посмотрела своему жениху в лицо.
— Сегодня ты что-то слишком злой, Стивен. Что-нибудь случилось? И почему ты все-таки не пожелал раздеваться?
— Утром я получил телеграмму…
— Ты уезжаешь? Не надо мне показывать телеграмму, ты мне только скажи: «Да» или «Нет». Я так и думала. Хорошо, что ты хотя бы зашел и предупредил меня за три недели до нашего венчания, а не за день, как в прошлый раз. Сколько лет тебя ждать на этот раз? Пять, десять?
— Я не знаю, — передернул плечами Фаберовский. — Я же не виноват, что кроме тебя, с мистером Гуриным купаются и другие дамы, но не всегда так удачно, как это получилось у тебя с ним в Серпентайне.
— Ну конечно, Гурин… Опять этот Гурин! Я бы своими руками задушила его, попадись он мне в руки. Только все начало налаживаться, даже мой отец стал лучше относиться к тебе, как ты опять собираешься все разрушить из-за этого русского недоумка!
Красивое лицо Пенелопы покрылось красными пятнами и поляк понял, что она действительно сейчас готова задушить Артемия Ивановича. Медленно, тщательно подбирая слова, он стал объяснять ей причину своего отъезда:
— Видишь ли, Пенни, один очень приближенный к русскому императору человек, вытащивший нас с Гуриным из Сибири, сегодня утром телеграммой потребовал разыскать Гурина, которого я не видел, да и видеть не хочу, с тех пор как мы расстались с ним в Петербурге. В случае моего отказа я вновь попаду обратно, и никто, ни английская полиция, ни правительство, ни сам дьявол не помогут мне этого избежать. Сейчас Гурин в Париже и я просто вынужден туда ехать, если хочу через три недели стоять с тобой под венцом, а не идти в кандалах где-нибудь по Сибири.
Пенелопа скривила губы в язвительной улыбке.
— Эсси! — Она распахнула дверь своей спальни и позвала мачеху. — Мой любезный женишок собирается ехать в Париж искать там твоего Гурина. Может, и ты хочешь поехать с ним на поиски этого козла?
— Ты не смеешь так говорить о Гурине, Пенни! — крикнула та, мгновенно появляясь на лестнице из гостиной.
— Это я-то не смею о нем говорить! Еще как смею! Вы с ним нашли друг друга! Он недоумок, а ты — опившаяся хлоридина дура, свихнувшаяся на медведях!
— Всех моих медведей сжег твой жених, а тех, что он не сжег, я бросила в камин сама!