Операция «Слепой Туман»

Вот и я, стою на мостике, дышу полной грудь и вслушиваюсь в себя. А ведь я от жизни уже ничего не ждал, ну что мне оставалось? Доплавать полгода, потом контр-адмиральские погоны, отставка, пенсия… И все, впереди одинокая старость. Жена ушла, дети разбежались, оставалось только угасать никому не нужным стариком, после бурно прожитой жизни. Что было, то было, и служба в подплаве на Северном Флоте, когда был молодой и красивый. А Северный флот, он по сравнению с Тихоокеанским почти столица. Сел в самолет – через час в Питере, а через два в Москве. Потом была тяжелейшая авария в походе, декомпрессия и больше года госпиталей. Подплав для меня был закрыт навсегда. Но увольняться по состоянию здоровья не захотел, в моей семье мужчины чуть ли не с Петровских времен как-то не видели себя вне военно-морского флота. Не знаю, каким образом, но получил направление в военно-дипломатическую академию, которую и окончил с отличием в девяносто пятом. А потом была служба сначала помощником, а потом и военно-морским атташе во всех уголках мира, и звания шли, как положено – за двенадцать лет от капитан-лейтенанта до капитана первого ранга. Да-с! А вот год назад выяснилось, что для полной пенсии мне совсем чуть-чуть не хватает стажа, всего полтора года… А вот куда вы денете капитана первого ранга? И тут на академию пошел командир «Быстрого». Ну, мне и сказали – мол, пока он учится, ты ему место подержи, вернется и оформим тебя на пенсию, как положено. Вот я и командир эсминца – надводным кораблем не только ни командовал никогда, но даже и курсантом практику на лодке проходил. Хорошо, старший у меня опытный, главное ему было не мешать. А тут сначала этот поход, а потом ЧП. И даже здесь, после перехода, Антон Петрович, дисциплина, служба, порядок, исправность механизмов, а я ему только киваю, а сам как во сне. И вдруг, позавчера, когда Карпенко повел нас в атаку… знаете, я вдруг помолодел. Эсминец как живой рвется вперед, ветер, брызги и цель… не какая-нибудь мишень или списанная лайба, а самый настоящий корабль, самого настоящего врага, которого надо убить, потому что иначе он убьет тебя. И когда выпущенные нами снаряды начали рвать японский крейсер на куски, я вдруг снова почувствовал, что ради этого стоит жить. Будто не было этих лет, и я снова тридцатилетний капитан-лейтенант. Есть Враг и есть Родина, которую надо от этого врага защищать. Да, завтра я поведу «Быстрый» в бой и буду убивать тех, кто пришел сюда убивать моих пра-прадедов. Буду убивать по старинке, артиллерией и торпедами, а это для моряков почти глаза в глаза. Я уже говорил с Сергей Сергеевичем насчет завтрашнего. Если все пойдет по плану, то на «Микасу» пойдет один из тех двух «Шквалов», что кран-балка вот-вот введет в торпедный аппарат. Ну-ка, постойте, что это там матросик пишет краской на боку «Шквала»? Интересно… Спускаюсь с мостика. На темно-зеленом боку торпеды большими белыми буквами выведено «За Варяг!».

– Товарищ матрос! – матросик испуганно вскакивает. Все понятно, коротко стриженый, лопоухий, срочник, этого года весеннего призыва.

– Молодец, – жму ему руку. – А теперь давай-ка сюда…

Мы обошли торпедный аппарат с другой стороны.

– А вот на этом боку напиши: «Адмиралу Того, лично в руки».

Матросик широко лыбится.

– Так точно, товарищ командир, напишу!

Теперь, если есть Бог на этом свете, то этот «Шквал» точно дойдет до цели, молитвами моими и этого матросика.

Из раздумий меня вывело покашливание за спиной. Оборачиваюсь. Представительнейший мужчина шкафообразной наружности, эдакий носорог в костюме-тройке.

– Михаил Васильевич, добрый день. Честь имею представиться – Одинцов Павел Павлович. Хотел бы с вами переговорить в приватной обстановке.

«Так вот ты какой, Большой Полярный Лис!? Наслышан, наслышан…» – думаю я молча, но вслух, конечно, отвечаю совершенно другое (академию-с мы кончали):

– С превеликим удовольствием, Павел Павлович. Не угодно ли будет пройти в мою каюту?

– Угодно, Михаил Васильевич, угодно! – Одинцов отработанным движением приподнял шляпу. – Давайте пройдемте.

Командирская каюта на эсминце, конечно, не апартаменты люкс, но все-таки место для шкафа с книгами и лазерными дисками нашлось. Одинцов покрутил головой, осматриваясь.

– Уютненько у вас здесь, Михаил Васильевич…

Он подошел к застекленной дверце книжного шкафа.

– О, тут у вас и Гумилев Лев Николаевич, и «Очерки Русской Смуты», и «Дневники Николая Второго», и «Мемуары Великой Княгини Ольги», и сборник «Русская дипломатия конца девятнадцатого, начала двадцатого века», да и много чего еще! – он повернулся ко мне. – Увлекаетесь?

В его голосе послышалось нечто, заставившее меня вздрогнуть. Последняя фраза прозвучала как полувопрос-полуприказ. И если правда все то, что я уже слышал об этом человеке, то меня исчислили, взвесили, признали годным и сейчас призывают в ряды.

– Да, товарищ Одинцов, увлекаюсь, – ответил я, подтянувшись.