Операция «Святой»

— Вот-вот… Почему вы закрываете глаза на реальность? Только диктатура партии национал-социалистов спасет мир. Простые дружелюбные австрийцы встретят нас цветами и песнями. Но в случае вашего сопротивления через несколько часов германская авиация будет над Веной. А вы держитесь за свой престиж премьера… с непонятным ослиным упрямством. Почему вы упрямитесь? Подписывайте…

— В самом деле, почему? — отозвался Рейхенау.

— Потому что… — Шушниг поднял на них глаза, полные слез, — потому что я не имею права отдать страну на порабощение.

— О чем он?! — заломив руки, воскликнул Гитлер.

— Я обращусь в Лигу наций, — глухим голосом продолжал Шушниг. — К главам великих держав… Разбой, агрессия, насилие… Это неслыханно! Покажите мне одну-единственную конвенцию, в которой было бы сказано о праве одного государства навязывать свою волю, диктовать состав кабинета другому… Ни один международный документ этого не предусматривает!

Гитлер неожиданно весело заулыбался:

— Что ж, после вашей подписи и ратификации Микласа этот документ будет первым в этом роде…

Шушниг был потрясен.

— Никогда! — выдохнул он.

— Посмотрим, — ответил Гитлер, поднимаясь с места. — Я всегда верил в трезвость и разум канцлера Шушнига. Что же касается великих держав… К примеру, Великобритании… Она не пошевельнет ни одним пальцем для Австрии. А к Сталину вы сами не захотите обратиться. Разве нет?

Гитлер развернулся как по команде кругом и строевым шагом покинул кабинет.

За ним засеменил Рейхенау. Кейтель на минуту задержался над сидящим Шушнигом:

— Я быстро подписываю свои приказы по армии. Имейте в виду, если за оставшиеся до тринадцатого февраля двенадцать часов вы не согласитесь на наш ультиматум, не договоритесь с Микласом о его ратификации, я крикну войскам — вперед. Один танковый переход — и Линц будет нашим. Вы можете войти в состояние войны с Германией, но вся ваша сталь, весь ваш уголь, едва мы займем Линц, будут в наших руках. Флаг рейха через двадцать часов после взятия Линца взовьется над венской ратушей. Зачем вам все это?

Шушниг долго сидел над текстом ультиматума наедине с сердечной и душевной болью. «Десять часов я боролся с сумасшедшим, — думал он. — Если я не приму ультиматум, один танковый переход, и они в Линце. Если же я принимаю ультиматум? Что потом? Большего он уже требовать не может, уже нечего требовать. Я пойду в политический полон, но сохраню собственные границы, герб, знамя и гимн…»

В двадцать три часа 12 февраля 1938 года канцлер Шушниг подписал ультиматум, надеясь, что за его ратификацией уже ничего не последует.

Гитлер был доволен. Ключевые посты в австрийском правительстве займут нацисты — и создадут внутри Австрии обстановку, благоприятную для захвата этой страны.

12

О ратификации германского ультиматума австрийской стороной профессор Дворник узнал из утренней сводки радио. Голос диктора был бесстрастен. В курзале новая соседка по пансиону, тоже пациентка доктора Гофмана, пила кофе. Она стала симпатична профессору, эта шведка. Мила, внимательна, контактна и воспитана. Но главное — она умный, добрый человек. Дворник порадовался такому открытию. За длинную жизнь он пришел к выводу, что по-настоящему умные люди, особенно женщины, никогда не бывают добры и открыты. И если встречается умная, добрая женщина, ее нужно беречь рядом с собой. В его жизни так было, но он не уберег… Остался одинок, ибо второй доброй и умной не встретил.

Как-то доктор Гофман, невзначай разговорившись об Ингрид, обронил туманный намек на некую тайну, отягощающую прошлое фрокен ван Ловитц. Какие могут быть тайны у жизнерадостного, доверчивого человека? Человек с тайной обязательно замкнут, подавлен. Видно, события последнего времени зародили в докторе Гофмане излишнюю подозрительность.

— Ну, утро доброе, чем мы сегодня должны заниматься? — спросил Дворник, усаживаясь к столу.

Ингрид приветливо улыбнулась:

— Пока не знаю, чем будем заниматься мы, но у меня сегодня ванна, гидромассаж, лечебная гимнастика. А вы чем-то озабочены.

Дворник подумал, что мог бы поделиться с этой милой женщиной своими тревогами. Но к чему забивать ей голову политикой?

— Я хочу купить игрушки для детей настоятеля местной церкви, — сказал он. — Я приглашен к нему сегодня. Там три малыша. Но я совершенно не представляю, чем можно увлечь их.