Операция выбор Ы!

— Па, разговаривал по телефону, — я скинул ветровку и снял туфли, — только приехал, а уже трезвонят. Квакин, Андрюха… Все как с цепи сорвались…

Родная, маленькая квартира. Опрятная и прохладная.

— Давай кушать, чай пить, — засуетился отец, — умывайся, я разогрею, пока… Мама к обеду с работы вернется, а может — позднее.

За несколько минут, которые я провел в ванной, отец завалил стол тарелками и чашками, бутербродами, отбивными, пюре и салатами…

— Па, ты чего, — я улыбнулся, — с утра столько не влезет, давай чаю, для начала…

— Обижаешь. Я все утро ждал, хозяйничал, а ты отказываешься…

— Ну, давай, — сдался я, — накладывай всего понемногу…

Сидя на тесной кухне, завтракая, мы обменивались новостями, которые не влезли в телефонные провода. Сначала отец — болезни навалились, псориаз, пенсия, мать сдала, на работе у нее склоки, пора уходить, а сердце — мелочи, пройдет, не стоит внимания; потом я — все отлично, буду депутатом, или не буду, работа кипит, Андрюха заведует фирмой, митинги, эфиры, Алла здорова, собаки толстеют…

— Может, получится пробиться? — отец смотрел на меня с надеждой.

— Думаю, да. Трудно, зыбко все… Но, я стараюсь… Не пропадет наш скорбный труд… Да, уж…

— У тебя голова работает, я горжусь тобой. Лишь бы не кинули… У тебя как отношения с Шефом? Обещает?

— Обещает. Сейчас я ему необходим. Очень. Всем нужны люди, верящие в то, что говорят, как я, как Галя… До поры, до времени… Да и вся толкотня — митинги, демонстрации всякие, пикеты… Я это все делаю… Теперь еще в телек залез, прямые эфиры, дебаты и тэдэ и тэпэ… О, я ж тебе и кассету привез! Там подборка моих выступлений… Давай чай допьем и посмотрим…

— Смутные, какие-то времена… Но ты крепкий, знаешь, что делаешь… Из ничего вылез, своим трудом. Без помощи… Я так всем и говорю — Сергей всего сам добился. И добьешься еще. Надо карабкаться наверх. Мы все муравьи, насекомые… А тебе надо к штурвалу. Мы с мамой в тебя верим.

— Не нахваливай, сглазишь… До штурвала еще — как до Киева раком…

— Это первые шаги, главное — зацепиться.

Я посмотрел отцу в глаза. Только ты можешь понять, то, что меня волнует — не результаты выборов, не портфели и премиальные…

— Па, только тебе скажу… Мне страшно, я все это принимаю близко к сердцу, верю, верю в то, что делаю, в то, что говорю. А так нельзя. Бывают вещи… Ну, ты понимаешь… Если я кого-то и обманываю, то вместе с собой. А это жутко. Я, иногда, теряюсь… А мне верят люди. Они за мной идут. Имею ли я право их вести? Я же не знаю куда…

Отец опустил голову на мгновении, опустил плечи, потом подобрался, поднял пожелтевшее, родное лицо с щелочками умных, выцветших глаз, вечно страдающих чем-то несказанным… Эх, отец, не открывай своих знаний посторонним, не услышат они тебя, но я слушаю, слушаю внимательно…

— Я понимаю тебя, сын. Но, ты уже встал на этот путь. Если люди тебе верят, значит, видят в тебе то, что ты сам в себе не видишь. И то, что вижу я…

— Но мне страшно, — я занервничал, торопясь объяснить свои переживания, — пойдем, я тебе покажу… Кассету покажу… Непонятно, что со мной происходит. Пойдем в комнату.

Пока я возился с видеомагнитофоном, отец сел в кресло, сосредоточился, смотрел мне в спину, я перематывал пленку в поисках нужного сюжета, терзал кнопки, нашел то, что нужно и обернулся.

— Это неделю назад. Митинг в Керчи. Пойми, я не учил текст, не придумывал слова… Ну, сам увидишь…