Операция "Ы"

Мычания не последовало. Тогда Шурик, определив возможно местонахождение того, что сам Верзила называл нелитературно харей, аккуратно вырезал перочинным но­жиком в этом месте куля кружок.

В кружке мгновенно появилась возмущенная, но все понимающая физиономия Верзилы:

— Это же хулиганство! Получите пятнадцать суток! Учтите: я буду жаловаться!

Шурик, не обращая ровным счетом никакого внимания на сие возмущение, что-то старательно вырезал на уровне, находившемся, интеллигентно выражаясь, пониже спины горе-напарника.

Потом Шурик выдернул из веника несколько, на его взгляд, достойных прутьев, смочил их в ведре с водой, коротко взмахнул одним из них в воздухе.

Прутик, резко просвистав нечто угрожающее в воздухе, оставил на руке студента ярко-красный след. Шурик ко­ротко ойкнул.

К Верзиле понемногу возвращались разум и внятная речь, он вдруг сообразил:

— Бить будете?

Наверное, метод воспитания или перевоспитания, к ко­торому решил обратиться Шурик, был определен очень верно, потому что самой первой к напарнику вернулась память о необходимости вежливой формы обращения с со­гражданами.

— Нет,— ответил Шурик, вздохнув.

— А что? — не почувствовал нюанса момента Верзила.

— Вести разъяснительную работу,— Шурик посмотрел прямо в глаза своего напарника.

— Шурик! Шурик! — голос Верзилы понизился до тра­гического шепота.— Вы комсомолец?

— Да,— гордо ответил студент первого курса поли­технического института, комсорг группы.

— Это же не наш метод! А где гуманизм? Где «Человек человеку...?» Поймите, Шурик, в то время, как вы знаете, космические корабли бороздят...

Верзила лепетал нечто нахватанное из наставлений Павла Степановича, прораба, капитана милиции Суворова Василия Александровича, первой учительницы Марии Ксенофонтовны, старшины роты Боднарука — из всего того, что случайно осело в неразвитой памяти этого человека, которого чаще всего в жизни называли по кличке Вер­зилой.

— Тебя как звать-то? — просто, по-свойски спросил Шурик.

— Федя. А вас, я знаю, Шурик.

— Женат?

— Да... Жена Любушка. И двое ребятишек — Леночка и Алешка.

Чаша весов премудрой Фемиды заколебалась.

— Значит, семья есть,— огорчился Шурик.

— Есть! — обрадовался Федя.

— А лет тебе сколько?

— Сорок один.

— Ого! — Шурик даже коротко присвистнул.

— Может, не надо, Шурик? — Федор заглядывал в гла­за Шурика с трогательной мольбой.— Я больше не буду, а?

Шурик коротко посовещался со своей совестью, со своими с детства усвоенными принципами и решил:

— Нет! Надо, Федя, надо!

* * *

К кому мы взываем, когда нам больно? Когда нам обид­но? Когда мы понимаем, что сделали плохо, что совершили проступок? Когда внушаемые правила жизни быстро про­бегают по нервным окончаниям от места приложения вну­шения туда, где им положено существовать с самого рожде­ния человека и до дней его последних — к Разуму. Туда, где им должно оставаться вечно.

— Мама! — взывал Федя к кому-то забытому и оби­женному сыновней памятью.

— Мама! — кротко плакала и просыпалась его заспан­ная совесть.

Потом было что-то из плохо скроенной мелодрамы: распеленание, помывка в душе, нотация прораба Павла Степановича с упоминанием великих имен Песталоцци, Макаренко, Корчака...

Был «воронок» с обратным маршрутом в тюрьму; как в растревоженном улье, бессонная ночь, и короткое, мучи­тельно-стыдное забытье под утро.

Утро прокричало дурацким петухом. И было построе­ние. И был развод по нарядам.

— Ну что, граждане алкоголики? Хулиганы-тунеяд­цы... Кто хочет сегодня поработать? — капитан пытался не смотреть на арестованого Федора даже тогда, когда тот первым откликнулся на его полупризыв-полувопрос:

— Я!!!

— Подождите! — коротко отмахнулся капитан Суво­ров.

— На сегодня наряды: песчаный карьер — два человека...

— Я!

— Да подождите вы!

— Огласите весь список, пожалуйста! — послышалось из строя чье-то привычное.

— Значит, так... цементный завод...

— Я!

— Погрузка угля...

— Я!

— Уборка конюшен...

— Я!

— Да подождите вы, гражданин! — капитан был очень недоволен.— На вас — персональный наряд на все пятнадцать суток! Возьмите!

Капитан Суворов кивнул головой куда-то в сторону ворот, где переминался с ноги на ногу в ожидании подопечного студент Шурик.

Студент!

Комсорг!

Напарник!

Верзила-Федор искренне, не наигрывая, упал без чувств прямо на руки капитана милиции, начальника пятнадцатисуточной тюрьмы Суворова Василия Александровича.

А над тюремным плацем из «колокольчика», подвешенного на радиостолбе; над новостройкой — микрорайоном Космонавтов города Энска, и, казалось,— над всей страной с энтузиазмом, с призывом к новым свершениям и победам звучал «Марш строителей», исполняемый оркестром эстрадной и симфонической музыки Всесоюзного радио и Центрального телевидения под управлением моложавого дирижера Юрия Васильевича Силантьева. Этот марш словно собирал под свои знамена всех напарников страны — от всех Федоров до всех Шуриков.

 Наваждение

Лето после первого курса выдалось особенно соблазни­тельным: безмятежно теплым, с короткими грозами и с за­манчивым предложением друзей — отправиться на юга ав­тостопом.