Опергруппа, на выезд!

Вот ведь человек! Советует, будто рассуждает сам с собой, в голосе никакой назидательности, ни тени превосходства. Всегда подтянутый и внимательный. Любит дисциплину, требователен к подчиненным, но никогда никакой горячки. Не от того ли, что характер такой, от опыта, от того, что многое знает. Сам признавался: читает все, что под руку попадает, и добавлял — Чехов, Достоевский, Толстой — самые любимые. Почему? Человек в их книгах живой, невыдуманный. Правда жизни, искусство в их книгах. Глубокий психологизм. Вот что подкупает.

Да, не бывает у него «авралов» в работе. Такое сложилось общее мнение: преступника Ровенков видит на расстоянии. Что там какой-то знаменитый Мегрэ! В делах обстоятелен, взвешивает все «за» и «против», учитывает советы, предложения, версии других сотрудников. А все в конечном счете подчиняется его воле. Он будто опытный режиссер отыскивает оптимальный вариант — единственный из многих возможных, находит соответствующих исполнителей для решения оперативного замысла, и действие развивается динамично, приближаясь к своему закономерному финалу: «Преступление раскрыто!»

…Теперь он боялся всего. Стука калитки возле дома, обнесенного частым палисадом. Ночной темноты. Поскрипывания шагов за окном, к которому он нервно приникал, с опаской поглядывая в узенькую щелочку занавески на улицу, стараясь определить, что там… Казалось, жизнь для него перестала существовать, она умерла вместе с ее заботами, радостями и огорчениями, с запахами чистого свежего воздуха, который он любил вдыхать жадно, полной грудью, выходя утром на работу, со смехом детей, музыкой концертов, раздававшейся из приемника по вечерам. Тогда он был обыкновенным человеком — и это было так хорошо — сейчас он утратил это ощущение — ощущение свободы мыслей, чувств, действий. В нем остался только леденящий душу трусливый страх за себя, за то, что его все-таки в конце концов выведут на чистую воду, за очень жесткое преступление, которое он, поддавшись нечеловеческому, звериному порыву, совершил. Этот страх, поселившийся в его глазах, он старался упрятать поглубже, ничем не выдавать себя в разговоре с людьми, женой, своими дочерьми. Он опасливо выжидал. И казалось, время работало на него — уже миновал месяц, второй с того самого страшного дня. «Авось пронесет, все как-нибудь обойдется», — эта мысль на миг приносила вздох облегчения, но не успокаивала, не освобождала от тягостных, изнуряющих сердце дум.

Она, эта мысль, придавала чуточку уверенности и тогда, когда в дом наведывался сотрудник милиции. Первая встреча с ним — о, это было так жутко для него — казалось, могла решить сразу все.

— Здравствуйте, вы Чащобин Петр Сидорович — так вас именуют? — произнес он спокойным, неторопливым голосом. — Давайте познакомимся. Я Ровенков, из уголовного розыска.

Тогда ему стало плохо, оцепенев, он почувствовал, как тошнота подступает к горлу из-за того, что вот сейчас он не выдержит, сдастся, признается, и будет все кончено.

— Значит, сказать вы ничего не можете. Ничего не знаете? — спросил Ровенков.

— Нет, — собравшись с силами, ответил Чащобин. — Последний раз я видел ее дня три назад. Как будто бы она собиралась навестить родственников.

— Ну, хорошо. Извините за беспокойство.

Ветеран милиции бывший начальник паспортного отдела УВД А. И. Иванов.

Ветеран милиции бывший начальник ОБХСС УВД С. Н. Попов.

Сейчас Чащобину уже несколько привычнее встречаться и разговаривать с Ровенковым. Первая опасность прошла стороной, и он чуточку осмелел. «Дай бог, все обойдется». Чащобин знал: поиски преступника ведутся уже третий месяц — и пока безрезультатно. …А они все это время отрабатывали самые различные версии — одну за другой, пытаясь как можно скорее напасть на верный след, решить задачу со многими неизвестными. Леонид Федорович Ровенков и его коллеги по уголовному розыску — Леонид Михайлович Морозов и Марат Наумович Зайденшнир — им поручили это дело — знали только одно: врач Воробьева, уйдя три дня назад вечером из дома, в котором она снимала небольшую частную комнатку, обратно не вернулась. Не появлялась она эти дни и на работе. Словом, человек исчез. Куда? Каким образом? Об этом никто не мог сообщить ничего вразумительного — ни хозяева дома, где проживала Воробьева, — мать с сыном, кстати, снискавшим репутацию человека с дурными наклонностями, ни ее родственники, ни сотрудники больницы, в которой она работала.

Неизвестное должно стать известным. Обязательно. Они — трое — не прекращали поисков, перебирали все новые варианты, выходили на места, опрашивали многих людей, выдвигали свои точки зрения, сопоставляли их. Для них это была обычная будничная работа — трудная, требующая большого напряжения ума, воли, сметливости. Ради выяснения истины, высшей справедливости, ради порядка, где не должно быть места тому, что мешает этому порядку, нарушает спокойное течение жизни.