Опергруппа в деревне

— А уж когда Господь сподобит меня самого на пропуске в райские кущи усадить вместо святого Петра, вот тогда и всплакнут горестно враги мои вольные и невольные! Особливо... особливо... ох, и не знаю даже, дюже список длинный получается... — На этой фразе гражданин Груздев глубоко призадумался, зевнул и уснул сном праведника.

Мы с Ягой молча присели на другую лавку, это вторая или третья ночь без сна?

— Скоро петухи орать начнут. Может, самовар поставить, всё едино не уснём.

— Ничего не имею против, — тупо согласился я.

Мой младший сотрудник и недостреленный дьяк счастливо храпели в унисон.

Итак, новый вопросик — кто стрелял? Случайный охотник? Боярин Мышкин? След от пули был очень аккуратненьким, значит, скорее пистолет, чем пищаль или ружьё. Снова человек в чёрном? Но кто он и зачем ему эта бессмысленная, на первый взгляд, жертва! И самое неприятное, что ответ практически напрашивался сам собой — стрелял тот, кто знал Филимона Митрофановича и боялся быть им узнанным! На мгновение мне показалось, что я даже готов назвать имя...

— Никитушка, а я вот что не пойму — ежели про энту гору Проклятую вся деревня знает, дак что ж нам-то не сказали?

— Понятия не имею. Но могу догадываться, что им это наверняка и в голову не взбрело. О нехорошем месте известно каждому, но никто не ассоциировал гору с копанием соли, а уж тем более с исчезновением Прохора и Ерофея. По ассоциации — «хочешь быть незамеченным — стань под фонарём»...

— Образ идентифицирован, — важно согласилась бабка; за год нашего общения Яга нахваталась от меня всяких слов и применяла их с хорошей пенсионерской смекалкой. — Я-то, покуда тебя не было, весточку Кощею отправила. Пущай ещё раз придёт на собеседование. Чую, темнит он, на горбатой козе нас между трёх сосен карусельно катает, и цель у него про то есть, тайная...

— В смысле?

— Охти ж мне, участковый! Своей головой будешь думать, али она у тебя, чтоб туда пироги класть? Ну положим, что за стока лет супруга его, Карга-Гордыня, ненависти да ярости преисполнилась. Но нешто сам-то злодей преступный все годы крючком кружева на продажу вывязывал? И сил, и опыта, и хитрости у него уж как-никак, а всё ж поболее будет! Доведись им всерьёз драться, я б на Кощея последний зуб ставила...

— Так он вроде... не в полной спортивной форме сейчас, — для виду опротестовал я, но внутренне признал сразу — бабка права.

— Мощью ослабел, мяса не нарастил, — согласно отхлебнула чаю моя домохозяйка. — Но ума-то не растерял, а значит, хитрую паутину плетёт... Хочу на нём пару провокаций испытать, авось где да и проколется. Нам с ним честно играть нельзя, а за выигрыш небось никто не поругает.

— Когда назначено рандеву?

— Да вечером же, после заката солнечного.

— То есть опять не спим?

— А куды денешься...

...Над пробуждающейся деревенькой взлетел вверх крик первого петуха. К нему мгновенно подключились остальные, старательно перекрикивая друг друга. Вот если бы они меня так будили, я был бы очень недоволен. А сейчас... просто очень устал... глаза пощипывает, и ноги как ватные, может, днём удастся прилечь хоть на пару часов! Должен же кто-нибудь жалеть бедных милиционеров...

Добрый Назим заставил меня выпить на завтрак холодный айран с мелко нарезанной зеленью, и я почувствовал себя значительно бодрее. Митьку всё так же кормили в сенях, дьяка (как тяжелораненого бойца неизвестно какого фронта) перенесли на печь и сунули диетическую тыквенную кашу. Отпетый скандалист материл нас вполголоса, но всё съел и даже выклянчивал у Яги тушёных баклажанов с чесноком. Не дали, это еда для здоровых мужчин, мне самому мало... кстати... и ещё... вот...

— Никитушка, Никита, Никитка-а!

— А? Чёчилось? — Я вскинулся так резко, что едва не прикусил язык. На меня в упор смотрели три пары глаз.

— Да ить спит же на корню ваш филин участковый, — наконец процедил дьяк и вовремя пригнулся, уйдя от карательной затрещины моего напарника. Бабка сострадательно покачала головой:

— Просыпайся уже, сыскной воевода. Гости к нам пожаловали.

Я честно поплескал в лицо водой и достойно поздоровался с входящим в горницу боярином Мышкиным...

* * *

Афанасий Фёдорович с нашей последней встречи здорово прибавил в весе, но выглядел розовощёко и самодовольно, видимо, деревенская жизнь шла ему на пользу. Первые десять минут говорили практически ни о чём, так, дежурные фразы, приветствия, вопросы о семье, жесты взаимной вежливости. Я с трудом удерживался, чтобы не зевать слишком откровенно, а потом он наконец перешёл к делу...

— В столицу я вернуться хочу, не след родовитому боярину моих кровей по именьям дедовским штаны просиживать. Мы для службы государевой предназначены, Отечеству служить, на том стояли и стоять будем. Дьяк Филька грамотки мои да прошения ничтожные в царёвы бумаги подкладывал тайно. Вроде уж и не гневается отец родной, отошёл сердцем... А чтоб достойно ко двору прибыть, надобно его и какой-никакой услугою порадовать, так вот... я и... думаю, что... а иначе-то... и...