Оперные тайны

Саломея с огромным интересом всё это слушает, а потом видит этого невероятного, потрясающего человека, когда его выводят из темницы. В нём есть дикость мужская, есть невероятная притягательность… И эти волосы, это потрясающее тело, и губы… словом, харизма! Она хочет, чтобы он её заметил, а потом – кто знает? – и полюбил её. «Ну посмотри на меня, на мой рот, на моё молодое тело, ты же наверняка меня полюбишь, Иоаканаан!»

А в ответ – сыплется одна пощёчина за другой. «Ты дочь грешной матери, Содома и Гоморры, ты вообще недостойна говорить со мной. Иди в пустыню и молись Ему!» И так далее. Это полный и очень жестокий отказ, а такого она никогда в жизни не получала. Никогда!

Она эту дикость просто не может уразуметь: как это кто-то может мне, Саломее, принцессе иудейской, поперечить, противостоять? Да не может этого быть! Да вообще я тебя ненавижу! Ты отвратителен, ты грязен, ты вонюч, ты пошл и прочее в том же роде.

Сначала – «Ты прекрасен, Иоканаан…» И тут же: я ненавижу твои волосы, они как змеи, они меня опутывают, они меня раздражают, они отвратительные, они пахнут, тебя надо вымыть – и так далее. То есть всё время лирика идет внахлёст со страшными гармониями отрицания, отвержения, отвращения.

Я хочу – и баста!

«Саломея» по музыкальному языку сложна невероятно. Рихарду Штраусу в момент её создания едва исполнилось сорок – он не прошёл и половины отмеренного ему жизненного пути, но музыка заставляет вспомнить и Штрауса позднего, и поздних постимпрессионистов, и позднего Шёнберга. Там есть такие гармонии, которые и гармониями-то назвать нельзя. Это абсолютно новый музыкальный язык.

И в то же время там есть куски невероятно мелодичные и гармоничные, напоминающие о раннем и позднем романтизме, есть почти что листовские гармонии, гармонии раннего, тонального Шёнберга.

Учила я «Саломею» очень долго, ломая себе, так сказать, и нос, и уши. Там везде надо держать ушки на макушке, выстраивая очень непростую интервалику. Допустим, звучит малая секунда, а мне надо в терцию спеть какой-то интервал.

А текст, между прочим, французский, в оригинале – Оскара Уайльда! Он написал свою одноактную драму, вдохновлённую, скорее всего, картинами французских и итальянских художников, именно на французском – для Сары Бернар. Немецкий перевод сделала Хедвиг Лахман для берлинской постановки Макса Рейнхардта 1903 года. Посмотрев спетакль, Штраус понял, что перед ним, по сути, готовое оперное либретто. Правда, Лахман пришлось потом кое-что переделывать – там были некоторые моменты, которые Штрауса не устраивали в плане просодии…

Все эти тонкости помогала мне постигать знаменитая американка Джули Тэймор, которая в 1995 году ставила «Саломею» в Мариинском театре. Джули Тэймор – человек поистине необыкновенных талантов, лауреат всевозможных Оскаров-Эмми-Грэмми и прочих премий, которых не перечесть. И вообще она личность абсолютно легендарная!

Перед тем, как приехать в Петербург, она как режиссёр и хореограф поставила великолепнейший фильм «Царь Эдип» по опере Стравинского с Джесси Норман, совершенно фантастическую «Волшебную флейту» в «Метрополитен-опера».

А уже после «Саломеи» Джулия прогремела признанной одной из лучших в мире бродвейской постановкой мюзикла Lion King – по мультфильму Уолта Диснея с музыкой Элтона Джона. А про её главную работу, фильм о мексиканской художнице Фриде Калло с Сельмой Хайек в главной роли, так и вообще говорить нечего!

Тэймор, между прочим, семь лет прожила в Индии и как свои пять пальцев знает культуру Востока: движения, быт, обычаи, манеру одеваться… И, разумеется, она мне показывала репродукции многочисленных картин, посвящённые преданию о Саломее и Иоанне Крестителе.

«Саломея». Картина Гюстава Моро

Например, картина Гюстава Моро, французского художника периода Второй империи – «Саломея, танцующая перед Иродом», помогла мне во многом понять пластику её танца. Итальянский художник конца XV века Бернардино Луино изобразил Саломею рыжеволосой, держащей голову Иоанна Крестителя на большом серебряном блюде. Потом я видела эту картину в Лувре…

Я потом пела во многих постановках «Саломеи». Но тот первый, петербургский спектакль образца 1995 года, был, по моему мнению, одним из самых интересных. Тэймор решила постановку в чёрно-белой гамме, но со вкраплениями ярко-красного цвета. Для неё не было мелочей – как она работала с мимансом, со светом, да и вообще буквально с каждой деталью! Сценографами того спектакля были два Георгия – Алекси-Месхишвили и Цыпин, два матёрых театральных волка. Они понимали Теймор с полуслова, и результат работы этой команды вышел совершенно феноменальным!

«Саломея». Картина Бернардино Луино