Опять двойка. Школьные рассказы

Для пропеллера разломали вентилятор. Ломали долго – крепкая оказалась конструкция. Потом ещё дольше пытались пришпандорить его к Танькиной костлявой спине.

– Что делать? – волновалась Танька. – Отвалится же!

Мы перепробовали всё: скотч, бельевые прищепки, канцелярский клей. В конце концов, просто примотали пропеллер к Таньке мохеровым шарфом – всё равно без мотора он крутиться не мог.

На кнопку пришлось извести весь красный пластилин – мы жирно размазали его по Танькиному животу поверх шарфа. Ноги она сунула в папины лыжные ботинки. На голову нахлобучила мамину лисью шапку.

– Карлсон был без шапки! – я всегда дорожила правдой жизни, да и за мамину шапку, оказавшуюся в Танькиных хищных руках, было немного страшновато.

– Это не шапка! – отрезала Танька. – Это парик!

И принялась вертеться перед зеркалом, гордо выпячивая вперёд живот с пластилиновой кнопкой.

– Я мужчина в полном расцвете сил!

По правде сказать, она больше походила на пугало, сооружённое выжившим из ума огородником.

– Теперь ты! – скомандовала Танька.

Я приготовилась было к такой же долгой и сложной метаморфозе. Но Танька лишь слегка взъерошила мне волосы. Даже разрешила остаться в своём платье.

– У нас Малыш будет девочка. Малышка, – хихикнула Танька и велела мне сделать глупое лицо, добавив, что такой балбеске, как я, это будет нетрудно.

Потом она прижала руку ко лбу, закатила глаза и со стоном: «Я самый больной человек в мире!» – рухнула на диван.

На диване стоял забытый поднос.

Чашки подпрыгнули, расплёскивая чай на покрывало. Сухари взлетели к потолку и рассыпались по полу ковром из хрустящих крошек.

– Пустяки! Дело житейское! – успокоил меня Карлсон голосом Таньки. – Сейчас мы немного пошалим!

С этими словами Карлсон-Танька развалился на подушках. Вентилятор под спиной ему явно мешал. Карлсон вертелся и ёрзал, рискуя остаться совсем без пропеллера.

– Ну, чего стоишь? – рявкнул он на меня.

– А чего делать-то, Тань?

– Карлсон, – деловито поправила меня Танька, – не забывай! Видишь, перед тобой самый тяжелобольной человек в мире!

Издав душераздирающий стон, она перекатилась со спины на бок и попыталась содрать со спины вентилятор.

– Все рёбра продавил! – возмутился Карлсон. – Лечи меня давай!

– Чем, Тань?

– Как?! – ахнула Танька. – Книжки читать надо! Там же написано: варенье, печенье всякое там… конфеты…

Варенье! Я выскочила из комнаты, лихорадочно вспоминая, где мама обычно хранит заготовки. Буфет… холодильник… балкон!

Я рванула балконную дверь (хотя мама вообще-то не разрешает), схватила первую попавшуюся банку…

– Это ж помидоры! – отчитал меня Карлсон, скрутив с банки крышку и сунув туда нос. – А я просила… просил…

– Ой! Извини, Тань, я сейчас…

Я кинулась за следующей банкой, но Карлсон остановил меня ленивым снисходительным жестом – ладно уж, мол, чего с вас, растяп, возьмёшь.

– Помидоры я тоже люблю. У твоей мамы хорошо получаются. Я бы и от огурцов не отказалась… отказался… не…

Карлсон запустил в банку руку, выудил бордовый, чуть треснутый с одного боку помидор и впился в него зубами. Сок брызнул на подушки, на стену, потёк по Танькиным пальцам, закапал на покрывало.

– Спокойствие, только спокойствие! – поспешно забормотал Карлсон, косясь на моё возмущённое лицо. – Тебе что, какие-то обои дороже лучшего друга?!

Обои были мои любимые. С маленькими цирковыми собачками и обезьянами. И ещё с клоунами и воздушными гимнастками, взлетающими к потолку на своих невесомых качелях. Мы клеили их вместе с папой.

– Будет у тебя своя детская, – радовался за меня папа. – Как дворец у настоящей принцессы.

А покрывало мама привезла из командировки. Я его очень любила. Особенно свисающую по краям бахрому. Её можно было заплетать в длинные тонкие косички.

– Ну? – печально и преданно заглядывала мне в глаза Танька, дожёвывая последний помидор. – Я же лучше, чем какая-то ерунда?!

Чем ерунда, конечно, лучше. Но в том-то и дело, что я не считала всё это ерундой – и покрывало, и обои с гимнастками, и подушки с вышитыми бабушкой васильками и незабудками.

– Отстирается! – беспечно махнула рукой Танька, отставила пустую банку и сыто икнула. – Что там у тебя ещё есть?

– А что надо?

– В мире сказок, – напомнила она, – тоже люби булочки.

И уставилась на меня многозначительно и нагло.

Булочки! Ну, конечно!

Я бросилась на кухню. Булочек не было. В плетёной корзинке на столе лежали полбатона, ватрушка и полтора бублика.

– Эх, попадёшь к вам в дом, научишься есть всякую гадость! – вновь процитировала Танька Карлсона (не такая уж плохая у неё оказалась память) и впилась зубами в ватрушку.

За ватрушкой последовал бублик. Потом ещё полбублика. Потом Танька отщипнула здоровенный кусок от батона, сунула его за щёку и недовольно сморщилась:

– Температура не спадает.

– И что? – не поняла я Танькин многозначительный намёк.

– Значит, так! Меня спасёт, – она принялась с энтузиазмом загибать пальцы, – шоколадный батончик, маринованные огурцы, полкило ирисок, бутерброд с колбасой, ещё один бутерброд с сыром, леденцы…