Опять Киселев

На углу Пушкинской и Фабричной Фомин встретился со знакомой сотрудницей фабричного отдела кадров. Ему нередко приходилось обращаться к ней по делам службы. Женщины из отделов, ведающих кадрами, обычно знают о множестве людей все, что положено, и еще немало сверх положенного. По наблюдениям Фомина, мужчинам-кадровикам такое «сверх» дается в более скромных дозах.

Знакомая Фомину Мария Ивановна шла, держась за щеку. Она не спала всю ночь из-за адской зубной боли. Фомин все же рискнул спросить Марию Ивановну, не помнит ли она слесаря Горелова, недавно вернувшегося из армии. Глядя на Фомина страдальческими глазами, она ответила, что прекрасно помнит Александра Горелова еще с той весны — шесть лет назад, — когда он явился на фабрику из Нелюшки и сказал, что хочет поступить на работу. Горелову еще не было шестнадцати, отдел кадров не имел права его принять.

— Ты сам знаешь, — Мария Ивановна на время даже забыла про зубную муку, — комиссия по делам несовершеннолетних направляет на работу трудных подростков. А у Горелова — я прекрасно помню его табель за восьмой класс — не было ни одной троечки. Сейчас материальное положение не причина для того, чтобы бросать школу. А если уж решил бросить — иди, работай у себя в колхозе. Что-то он, мне кажется, хитрил… И ведь добился своего: дошел до директора, мы его взяли подсобником. С обязательством учиться в вечерней школе. Общежитие предоставили — все честь по чести…

— Общежитие? — Фомину невольно вспомнилась комнатушка с желтенькими обоями.

— Где же ему еще жить? — сердито спросила Мария Ивановна. — Только в общежитии… Ох, сил моих больше нет!.. Так и дергает… А тут еще ты со своими вопросами!.. Ну, работал он. Подсобником. Я его вызываю: «Пойдешь учеником слесаря в механический!» Другой бы обрадовался, а Горелов отказался. Наотрез! Мол, пока он учится по вечерам, ему удобнее быть подсобником, на односменной работе. Мы проверяли — он действительно учился в вечерней школе. Потом в армию ушел… Ох, зуб болит! Не мучай ты меня, Коля… Что тебе еще надо о нем знать? Ну, вернулся после армии. Я смотрю его документы — оказывается, Горелов закончил перед призывом автомобильные курсы, в армии работал шофером. Вот, думаю, повезло парню. У нас в транспортном одного шофера посадили — в пьяном виде сбил человека. Так что пожалуйте, товарищ Горелов, есть для вас работа по специальности. И что ты думаешь, он мне спасибо сказал? Как бы не так… Ох, господи! Что за мука такая — зубы! А тут еще ты с вопросами!.. Не пошел он в транспортный. «Хочу, говорит, в механический, учеником слесаря». Словно бы в насмешку просит то место, на которое мальчишкой не согласился. И улыбочки строит. Нам в кадрах со всякими приходится разговаривать. То какой-нибудь алкаш права качает, то зазнавшийся молодой специалист прямо с ножом к горлу. «Не обеспечите квартирой, завтра же уеду!» Ничего… Умеем с каждым находить общий язык. Но такого несговорчивого, как Горелов, я еще не встречала. Три часа его воспитывала — не нашли общего языка. Пришлось направить учеником слесаря в механический.

— Значит, место там было?

— Ну, было! — простонала Мария Ивановна. — Ох, зуб еще сильнее разболелся! И в кого ты, Коля, такой беспонятливый? У тебя же вся родня работает на производстве. У нас всюду люди требуются… Слесари, наладчики, электрики… Все нужны! Ткачихи, прядильщицы, мотальщицы… Вахтеры, грузчики, уборщицы… Мы в кадрах не для мебели посажены, мы соображаем, кого куда направить. У меня стаж тридцать лет… — Лицо Марии Ивановны перекосилось от ужаснейшего приступа боли. — В общем, присылай запрос, как положено! — процедила она, и Фомин отступился.

Встречные взглядывали на нее с сочувствием. И на Фомина — как ему казалось — очень жалостно. У него, наверное, был вид человека, страдающего от зубной боли. Хотя на самом деле у Фомина все тридцать два зуба были абсолютно здоровехоньки. Его мучили размышления о Горелове.

Фомин привык получать от Марии Ивановны простые и категорические характеристики рабочих и служащих Путятинской мануфактуры, когда ими почему-либо начинала интересоваться милиция. О хороших людях Мария Ивановна подбирала исключительно положительные сведения. О плохих у нее находилось что-нибудь отрицательное. Ни о ком и никогда она не говорила так странно, как о Горелове, которому ставила в вину и то, что он рано пошел работать, и то, что он хорошо учился. Казалось бы, возвращение после армии на родное предприятие — факт совершенно положительный. Но у Марии Ивановны и здесь Горелов выглядел эгоистом. Фомину был прекрасно известен характер Марии Ивановны. Уж если даже ей не удалось переломить Горелова…

В пропахшем лекарствами вестибюле поликлиники Мария Ивановна приостановилась, отняла ладонь от вспухшей щеки:

— Ты все-таки объясни, для чего тебе сведения о Горелове. На чем он попался?

— Горелов? — Фомин слегка оторопел. — Ни на чем…

Она не стала слушать дальше, свирепо глянула на Фомина, безнадежно махнула на него рукой — эх, Коля, Коля! — и поплелась в глубь белого коридора.