Опимия

Потом он спустился на Форум и, встретившись кое с кем из своих друзей, узнал от них о прибытии консула Варрона и о таинственной попытке проникнуть в храм Весты.

При этой новости Луций Кантилий побледнел и, сильно волнуясь, попросил рассказать подробности.

— Не знаю я ничего, кроме того, что тебе рассказал, — ответил молодой патриций, к которому обратился Кантилий. — Знаю только, что пришли в ужас все те граждане Рима, кто чтит религию предков и верит в спасение родины, пенаты и палладий которой хранятся в храме Весты.

Кантилий склонил голову, помрачнел и сделался задумчивым.

— А если те, кто пытался проникнуть в храм, нацелились не на похищение весталок, не на насилие над ними, а хотели украсть именно священный палладий? — сказал после некоторого раздумья старый всадник, друживший с отцом Кантилия.

— Да, они хотели украсть палладий, — рассеянно ответил Луций, всё ещё не выходивший из задумчивости.

— Да что ты об этом знаешь? — спросил кто-то.

— Кантилий, ты, может, что-то знаешь? — добавил другой.

— Скажи нам, что тебе известно... Может, ты знаешь этих святотатцев или догадываешься, кто бы мог это сделать? — попросил третий.

Вопросы эти, раздавшиеся одновременно и поспешно, привели Луция Кантилия в себя, и он понял, что поступил очень неосторожно.

Молодой человек покраснел, вздрогнул и, плохо скрывая смущение, скорее забормотал, чем стал отвечать:

— Но... я ничего не знаю. Я... говорил... сказал так, потому что мне кажется более естественным, чтобы злодеи проникли в храм Весты за святынями, там хранящимися, а не из-за весталок, их стерегущих.

— Значит, враги уже проникли в самый Рим? — спросил, заметно бледнея, старый всадник.

— А если ты что-то знаешь, то почему не бежишь к верховному понтифику, к претору, чтобы рассказать о виновных?

— Но я же ничего не знаю, повторяю, клянусь молнией Юпитера Громовержца, — резко сказал Кантилий, отвергая предположения тех, кто уже начал делать выводы из слов, сорвавшихся с его губ. — Если бы я хоть что-нибудь знал об этой тайне, думаю, вы мне поверите, что мне не надо было бы вашего понукания, дабы пойти и рассказать обо всём магистратам.

— Конечно!

— Нам показалось, что ты сказал...

— Хватит. Посмотрим, удастся ли верховному понтифику раскрыть что-нибудь.

— Будем надеяться!

— Прощай, Кантилий.

— Прощайте все, — сказал Луций и, расставшись с ними, пошёл было к курии, но, сделав всего несколько шагов в этом направлении, свернул к площади Комиций, а в конце концов, решительно и энергично взмахнув правой рукой, свернул на Этрусскую улицу и скорым шагом направился домой; пробыв там очень недолго, он снова вышел на улицу в обществе освобождённого раба, оставшегося жить в семье, и двух молодых, сильных и проворных рабов. Вернувшись на Этрусскую улицу, он в задумчивости медленно двинулся по ней в компании вольноотпущенника, а в нескольких шагах за ними следовали рабы. Кантилий повернул на Янусову улицу, и тогда отпущенник приказал обоим рабам следовать за собой и продолжал спускаться по Этрусскому переулку к Форуму.

Кантилий же, пройдя несколько шагов по Янусовой улице, задержался перед скромной лавчонкой красильщика, потом вошёл туда и, спустившись на три ступеньки, оказался перед хозяином.

— Здравствуй, здравствуй, и пусть боги покровительствуют тебе. Чем могу быть полезен тебе, о доблестный Луций Кантилий?

Так спросил у молодого всадника красильщик, мужчина сорока восьми лет, низкий, толстый, сильный, с лицом честного и порядочного человека.

— Ты мне можешь оказать большую услугу, о добрый Танфилий, тем более что она ничего тебе не будет стоить.

— Да если бы она даже причинила мне неудобства или ввела в большие расходы, то что с того? — экспансивно сказал Танфилий, предлагая гостю табурет. — Разве я не родился рабом в твоём доме?.. Разве я не был отпущен на свободу добротой твоего родителя?.. Разве тем малым благосостоянием, которого я достиг, не обязан я протекции дома Кантилиев?.. Приказывай, приказывай, о Луций, я возблагодарю богов, которые дали мне сегодня возможность оказать тебе хоть какую-то услугу.

Так говорил Танфилий, и Кантилий в немногих словах раскрыл ему свою душу; ему надо вымазать лицо чёрной краской, надеть на себя платье раба, но всё это надо сделать в большой тайне.

Танфилий от всего сердца согласился помогать Луцию Кантилию, и тот, четверть часа спустя, вышел из лавки полностью преображённым. Лицо, шея, руки приобрели тёмную окраску, среднюю между цветом железа и сажи; одет он был в грубошёрстный тёмный плащ, голову прикрывал пегас, под который он спрятал волосы. В таком виде он был неузнаваем. Кантилий повернул с Янусовой улицы в Этрусский переулок и, спустившись по нему, присоединился к вольноотпущеннику, который поджидал его вместе с рабами на углу, образованном переулком с Форумом, недалеко от площади Комиций. Оттуда Кантилий с одним из рабов отправился к Табернольской улице, а полусотне шагов за ними шли отпущенник и другой раб. Шли они быстрым шагом и вскоре миновали Церолиенскую курию и Субуру, откуда можно было попасть на Эсквилинский форум.