Опимия

– Может, ты себя плохо чувствуешь, сестра? – спросила ее заботливо Флорония.

– Нет, – ответила Опимия, переводя взгляд на колонну близ входа в храм, за которой прятался вошедший только что мужчина.

Флорония тоже пугливо посмотрела на эту колонну, но потом посмотрела на подругу и спросила ее:

– Так что же тебя тревожит, Опимия?..

– Меня ничто не волнует, – ответила девушка, уставив грозные, сверкающие зрачки в глаза Флоронии, которая, не в силах вынести этот взгляд, опустила лицо, неожиданно покрывшееся румянцем стыда.

– Это скорее тебя, о Флорония, что-то возбуждает и волнует, – сказала Опимия дрожащим, резким голосом.

– О, сестра моя… Не обращай на меня внимания… Не верь, что… – смущенно забормотала белокурая весталка, и в ласковом голосе ее послышалась просьба.

Потом, схватив обеими руками правую кисть Опимии, Флорония сказала ей, слегка вздрагивая от волнения, точно от страха:

– Ну не смотри на меня так… Почему ты так глядишь на меня?…

– А ты почему дрожишь?.. Отчего покраснела?.. Отчего у тебя нет смелости поглядеть мне в лицо?..

– Потому что… Какие глупости ты вечно говоришь, Опимия… Разве я… В конце концов почему ты вот уже несколько дней пытаешься проникнуть в мои мысли?

В этот момент Луций Кантилий – а это именно он был человеком, закутанным в плащ и прятавшимся за колонной, – знавший, что с трех часов до шести (с двенадцати до трех часов пополудни) охрана священного огня будет доверена Флоронии[59], Луций Кантилий, проскользнувший в храм, чтобы долго, с любовью восхищаться ею, как он привык делать в порывах своего безрассудного чувства, увидев, что между двумя весталками разгорается спор, понял по жестам и взглядам, что причиной его может быть его присутствие в храмовом помещении, вышел из-за колонны, за которой он прятался, снова проскользнул вдоль стены до двери и вышел.

– Смотри-ка, какие странные почитатели есть у богини, – иронично сказала Опимия и жестом правой руки показала Флоронии мужчину, тайком выходившего из храма.

Опять покраснев, Флорония ответила дрогнувшим голосом:

– Кто это?.. Я его не знаю.

– А я бы сказала, что ты его знаешь, – глухо пробормотала Опимия, и глаза ее, вспыхнувшие презрением, прямо-таки источали гнев, ненависть, жажду мщения.

Наступило короткое молчание; Флорония подняла голову и робко посмотрела в лицо своей духовной сестры; она была поражена ужасно искаженным выражением знакомых черт, сделала шаг назад и в испуге вскрикнула, почти не приглушив голос:

– Что с тобой, Опимия?.. Почему ты так бледна, отчего ты так изменилась?.. Ты меня пугаешь.

И, отступив еще на два-три шага к алтарю, она закрыла лицо руками и пробормотала еще раз:

– Да… Я боюсь.

Наступило долгое молчание, возле алтаря Весты не слышно было ничего, кроме тяжелого дыхания жриц; грудь у обеих часто-часто поднималась и опускалась; видно, в их душах боролись противоположные страсти.

Флорония все еще прикрывала лицо руками; если бы кто взглянул на ее позу, то подумал бы, что она плачет, пытаясь подавить стенания, готовые сорваться с губ.

Сверкающие зрачки Опимии, которая теперь смотрела на свою подружку с нежностью и сочувствием, мало-помалу подернулись слезами, сначала дрожавшими в глазницах, а потом скатывавшимися по щекам и капавшими на грудь.

Внезапно она порывисто приблизилась к подруге, схватила ее руки, отняла их от лица Флоронии, нежно поцеловала его несколько раз и спросила нежным и дрожащим от волнения голосом:

– Флорония, моя Флорония… почему ты плачешь?

Небесная улыбка озарила лицо девушки, она подняла глаза, посмотрела на Опимию и, с бурной открытостью возвращая ей поцелуи, сказала:

– Ах, Опимия!.. Как ты добра!.. Ты тоже плачешь, сестра моя?..

И, закинув руки ей за голову, она спрятала свое лицо на груди подруги, добавив:

– Ах, Опимия!.. Я так несчастна!

– Ты счастлива, – порывисто сказала Опимия, освобождаясь от рук Флоронии, и взгляд ее снова загорелся презрением. – Ты счастлива… А вот у меня… нет никакой надежды, я очень несчастна!

И, жестко оттолкнув девушку, пытавшуюся опять обнять ее за шею, она отошла от алтаря и с глазами, исполнившимися гнева, быстро прошла в левый от шатра проход, исчезнув за серой завесой, снова закрывшей дверной проем, как только молодая жрица прошла в него.

Опимия, стараясь успокоить свою душу и внешность, направилась к атрию Весты, а оттуда в зал триклиния, где находились два ложа, простых и скромных, застеленных белым шерстяным покрывалом, а перед ними стоял стол со скатертью из того же материала, на которой в грубоватых серебряных тарелках ожидал обед, состоявший из хлеба, яиц, сыра и основных блюд: зайчатина и копченые сосиски, аромат которых наполнял весь триклиний. Вино и вода были налиты в две серебряные амфоры, ибо каждый консул, одерживавший победу над враждебным народом, дарил весталкам в знак глубокого почтения несколько серебряных вещиц, чтобы постепенно заменить ими глиняную и железную посуду, которая до той поры была в ходу у всех римских граждан.