Опимия

Но вдруг, словно раскаявшись, она повернулась и приблизилась к дверце, ведущей к дому весталок. Она пересекла атрий, прошла библиотеку и, дойдя до входа в перистиль, долго стояла там, прислушиваясь и особенно напряженно всматриваясь с остротой, на какую только способны были ее глаза, в комнаты, расположенные в глубине перистиля, в одной из которых жила Опимия. Она ничего не услышала. Лишь собака, сторожившая в портике, молча прошлепала по следам весталки и подошла к ней, нежно полизав ее руки и одежду.

Успокоенная глубоким молчанием, царившим в доме, Флорония вернулась назад, проникла в храм, вошла в кладовые, а оттуда, толкнув ведущую в сад дверцу, оказалась на окрытом воздухе.

По-прежнему шел дождь, и, кроме постоянного, монотонного, легкого шума воды, падающей на осыпавшиеся с деревьев листья и на цветочные кусты, ничего, даже малейшего шороха, не было слышно.

Флорония сначала напрягла слух, потом, подняв глаза на мрачное, пепельного цвета небо, достаточно долго смотрела на него, и ее грусть еще больше возросла при виде такой печали в природе.

Пес, охранявший сад, сразу же подбежал к весталке и облизал ей руки; она рассеянно гладила его, как вдруг пес резко повернул голову, обратив свое внимание на стену, отделявшую владения весталок от Рощи Говорящего вещателя.

Пес насторожил уши, вытянул морду и глухо зарычал.

– Тише, Алцест, – вполголоса сказала весталка, хватая его за морду и наклоняясь всем телом к животному. – Тише… Это твой друг, милый Алцест, твой друг.

И пес словно понял эти слова, хотя на самом деле он по запаху узнал о приближении дружественно расположенного к нему человека, привыкшего приходить сюда в этот час таким путем, и замолчал.

Флорония быстрыми шагами направилась к стенке, совсем не чувствуя продолжающегося дождя, мочившего ее, и подошла к тому месту, где стена со стороны Рощи Говорящего вещателя соединялась с другой, отделявшей сад от Новой улицы.

Там непомерно разросшиеся плющ, крапива и терновник скрывали дыру в основании старой стены, которую проделывал потайной ночной гость, вынимая несколько небольших камней, а потом, уходя, тщательно ставил на прежнее место.

Из этой дыры на четвереньках выполз мужчина, закутанный с головой в темный воинский плащ и грубошерстную пенулу.

Оказавшись в храмовом саду, он сразу же вскочил и схватил протянутые ему весталкой руки, осыпая их поцелуями; потом выпростал ухо, недоверчиво вгляделся в ночной мрак, в ту часть сада, где находился мельничный дом.

Этим мужчиной был, разумеется, Луций Кантилий.

Оглянувшись, обследовав и осмотрев место вокруг себя, Кантилий вынул из-за пазухи пшеничную лепешку, которая была у него запрятана между шерстяной рубашкой и плащом, и протянул псу, который с первого появления мужчины ласково тыкался в него мордой. Потом осторожно, на цыпочках, держа за руку Флоронию, он направился вместе с нею в кладовые рядом с храмом.

Едва они туда вошли, как Флорония закрыла дверцу и вполголоса сказала Луцию Кантилию:

– Не двигайся и подожди чуть-чуть.

Потом она быстрыми осторожными шагами прошла две другие комнаты и вошла в храм посмотреть, не случилось ли чего нового. Священный огонь пылал, и все вокруг было спокойно.

Флорония пересекла храм, вошла в атрий, миновала библиотеку, остановившись на пороге перистиля: все вокруг было тихо.

Тогда она так же быстро вернулась назад и вскоре предстала перед своим любимым.

– Ну и что же? – спросил весталку, волнуясь, Кантилий.

– Пока ничего, любимый, – сказала Флорония, обнимая шею юноши и прижимаясь жаркими губами к ставшим от холода, волнения и любви сухим и дрожащим губам юноши.

И двое любящих соединились в долгом объятии и еще более продолжительном поцелуе.

В конце концов объятия разжались, и Флорония, держа за руку Луция Кантилия, повела его в совершенной темноте, царившей в этой комнате, в угол, где были свалены одна на другую старые занавеси, когда-то использовавшиеся в шатре и у дверей храма, образовав нечто вроде лежанки высотой около восемнадцати сантиметров от пола.

Туда они и сели, держа друг друга за руки, и Флорония сказала своему любимому:

– Ты совсем вымок, мой драгоценнейший Луций.

– Не беспокойся об этом, моя божественная Флорония; нет такой воды, что залила бы огонь, пылающий в моих сосудах, когда я нахожусь рядом с тобой, о прекраснейшая, божественная Флорония.

И после небольшого молчания, во время которого он снова заключил в объятия весталку, покрывая ее лицо страстными поцелуями, добавил:

– А что это нашло сегодня утром на Опимию?

Услышав это имя, девушка вздрогнула и ответила:

– Не знаю… Боюсь, что она догадалась о нашем секрете.

– Возможно ли!.. Каким образом? – спросил с испугом Луций.

– Или по крайней мере у нее есть серьезные подозрения на мой счет.

– Спаси нас, Юпитер Статор!.. А если она расскажет про тебя максиме или понтифику?

– Молчи, молчи… Будь милосерден, – сказала девушка, вся задрожав при этой мысли как осиновый лист; потом, успокаиваясь, она добавила тоном глубокой убежденности:

– О нет!.. Она никогда не сделает этого.